Белая береза

...Перешагнув порог, Лозневой первой из всех в доме увидел Марийку. И - удивительное дело - он понял, что у него все еще прочно держится впечатление от первой встречи с ней. Он опять подумал: где-то и когда-то он видел ее, видел задолго до того, как оказался в Ольховке. Но где? Когда? Эта мысль опять пришла, вероятно потому, что Марийка на первый взгляд показалась такой же, какой он впервые увидел ее на лопуховском дворе. Но уже в следующую секунду Лозневой заметил, что у Марийки совсем не так, как тогда, блестят ее прекрасные черные глаза... Она стояла, держа в опущенной руке веник, и с явным чувством превосходства, наслаждаясь своим безмерным презрением, которое сквозило в каждой черточке ее лица, смотрела на Лозневого. У нее раза два брезгливо подернулись пылающие губы, а затем она спросила:

- Ну что, грабить пришел?

Лозневой понял, что о примирении не может быть и речи - не только сейчас, но и никогда... Он спросил:

- Зачем вы... говорите так?

- А что, не нравится? Грабители, оказывается, любят, чтобы как-нибудь иначе говорили об их ремесле? Зачем же пришел? Может, собирать добровольные пожертвования теплой одежды на немецкую армию?

- Ну, зачем крайности? - кисло морщась, возразил Лозневой. - Я вам обязан жизнью, я не забыл этого... У вас ничего не возьмем. Я зашел просто поговорить.

Анфиса Марковна не вытерпела.

- Поговорить? - крикнула она. - Да что ты и сейчас-то врешь?

Лозневой обернулся к Макарихе:

- Вы напрасно оскорбляете меня!

- Напрасно? А зачем же тогда немцы на дворе шарят?

Марийка взглянула в окно и, увидев, что гитлеровцы лезут в хлев, вспыхнула еще ярче и подступила к Лозневому, не в силах сдержать своей ярости.

- Шарить? - крикнула она. - Зачем шарить? У нас ничего не спрятано! Вот оно все!

Она подскочила к вешалке, сорвала с нее две шубы, швырнула их под ноги Лозневому.

- На, бери! Мало?

Затем схватила с печи старые валенки, из печурки - варежки, с гвоздя - шаль и все это тоже бросила к ногам ненавистного предателя.

- На, подлец, давись!

Лозневой растерянно молчал, пятясь к двери.

- Еще мало?

Марийка бросилась на лавку, сорвала с ног валенки и, вскочив, один за другим с большой силой бросила их в Лозневого: один валенок пролетел мимо, другой угодил ему в плечо.

- На, подлец, на!

Спасаясь, Лозневой кинулся из дома.

Немецкие солдаты закончили обыск на дворе. Они ничего не нашли. Увидев и Лозневого без вещей, они спросили в один голос:

- Найн?

- Найн! - машинально ответил Лозневой.

- О, Русь, бедна!

Стиснув зубы, Лозневой вышел со двора...

VIII

В этот день Лозневой особенно остро почувствовал, как ненавидят его ольховцы. Ненавидят не меньше, а больше, чем гитлеровцев. В каждом доме его встречали гневными и презрительными взглядами. В каждом доме!

Возвращаясь из комендатуры, после того как было закончено изъятие теплых вещей по всей деревне, Лозневой вспомнил об Ерофее Кузьмиче. Староста оставался теперь единственным в деревне его соучастником по службе у оккупантов. Но последний разговор с Ерофеем Кузьмичом озадачил Лозневого. Не теряет ли он и этого, единственного теперь, соучастника? Конечно, последний разговор не доказывал еще, что Ерофей Кузьмич из-за своей обиды может порвать с немцами, но все же обида его была велика... "А вдруг переметнется? - подумал Лозневой. - Возьмет да и меня еще отравит..." И Лозневой невольно остановился посреди дороги.

Его окликнули из ближнего двора:

- Владимир Михайлович, теперь-то зайдете?

Анна Чернявкина стояла на крыльце в пестром ситцевом платье с непокрытой головой, от легкого ветерка у ее висков шевелились рыжие кудряшки.

- Зайти? - переспросил Лозневой.

Анна сама, хотя и возражал Лозневой, сняла с него шарф, помогла стянуть полушубок, все это повесила на гвоздь, поближе к печи, а варежки расстелила в широкой печурке. Заботливо осматривая Лозневого, сказала:

- Сырость-то сегодня какая! Валенки не промокли?

- Нет, ничего, - Лозневой застеснялся от внимания Анны. - Сухие.

Но Анна нагнулась перед ним, ощупала валенки.

- Да ты что? Вон как напитались! Снимай!

Она достала с печи сухие, теплые валенки и заставила Лозневого переобуться. Он переобулся и только тут вдруг вспомнил, что ведь это валенки Ефима Чернявкина. Еще вчера Лозневой видел эти валенки с растоптанными и косыми пятками на ногах живого Ефима! Первой мыслью было снять их, но Анна уже потащила Лозневого к столу, и он сел за стол с опущенными глазами.

- Устал? - спросила Анна, накрывая на стол.

- Устал немного.

- Да, трудно одному... - вздохнула Анна. - Ой, как трудно одному, где ни возьми! Вот мое дело. Можно сказать, вы образованный человек, а не поймете, как трудно мне в одиночестве! Ведь здесь-то, в деревне, мне страшнее жить, чем одной в поле, чем в темном лесу! Где угодно! Ведь кругом народ! Вы понимаете, как это страшно?

- Я сам хотел зайти, - сказал Лозневой, - потому и остановился у двора... Только думал: стоит ли, не помешаю ли?