Белая береза

Шлепая по густой грязи, со всех дворов бросились ольховцы за деревню. И верно: горел крытый ток, устроенный на отшибе, и сложенные вокруг него скирды ярового хлеба. К току нельзя было подойти близко; всю крышу обвивал огонь, скирды со всех сторон дышали жаром, и ветер крутил вокруг них густой белесый дым. Всем было ясно, что хлеб подожжен и что поджог - дело рук своих людей. Ольховцы долго толпились вокруг пожарища и горевали:

- Пропал хлебушко!

- Ему так и так пропадать!

- Там что было бы!

- Свои зажгли! Кому больше?

Побывал на пожарище и Яша Кудрявый. Но одет он был плохо, в худом пиджачишке, и сторожиха Агеевна, по совету сельчан, быстро увела его домой. Дома, отогреваясь у печи, они погоревали о хлебе.

- Ай, бета! - сказал Яша, тряхнув кудрями.

- Сеяли, сбирали, - всхлипнула Агеевна.

С чужих слов Яша объяснил ей:

- Свои зажгли. Кому боле?

И только они собрались было досыпать ночь, случилось совершенно неожиданное: в углу, где, бывало, сидел счетовод, раздался резкий звонок телефона. О телефоне уже забыли, он бездействовал несколько дней, и вот такая притча.

- Батюшки! - заметалась Агеевна. - Он чего это? Чего он звонит? В полночь-то?

- Из района! - догадался Яша и бросился к телефону.

Раньше, бывая в правлении колхоза, он всегда с нетерпением ожидал телефонного звонка, особенно, когда не сидел за столом счетовод. Когда раздавался звонок, Яша кидался к телефону, осторожно прикладывал к уху трубку и, дохнув в нее, отвечал с важностью:

- Та, та, Ольховка! Та, слушаю! Кого? Сейчас!

- Это ты, Яша? - спрашивали из Болотного.

- Я, я! - весь сияя, отзывался Яша.

- Ну, как живешь-можешь?

- Живу хорошо, товарищ претсетатель.

- Как дела у вас в Ольховке?

- Тела итут!

- Ну, ладно, Яшенька, бывай здоров, - говорил в заключение районный начальник. - Бояркин-то здесь?

- Зтесь, вот он!

- Дай-ка ему трубку!

Яша знал, что ночами всегда звонят из Болотного по особо важным делам. Волнуясь, он дал ответный звонок, приложил к уху трубку и сразу услышал твердый, сильно дребезжащий голос. Вначале Яша никак не мог разобрать ни одного слова и, перебивая долетавший издалека голос, закричал, как всегда:

- Та, та, Ольховка! Та, слушаю!

- Ольхоффка, да? - раздалось наконец внятно.

- Та, та!

- Горит ваш дерефна, да?

- Зачем теревня? Скирты горят!

- Кто? Что такой есть кирты?

- Скирты, скирты!

Несколько секунд трубка молчала. Там, в Болотном, около телефона чуть внятно разговаривали два человека. Потом мембрана задребезжала с излишней силой:

- Клеб, да?

- Та, та, хлеб!

- Кто поджигал?

- Свои зажгли! - ответил Яша. - Кому боле?

- Кто свои? Ваш дерефна?

- Где узнать! А только все говорят - свои!

Трубка вновь затихла на несколько секунд. Волнуясь, Яша дунул в ее рожок, и опять, с прежней силой, раздался сухой дребезг мембраны:

- Ты кто есть?

Яша заулыбался во все лицо.

- Я? Заместитель претсетателя. Ага, заместитель. Претсетателя нету, а я зтесь...

Сторожиха Агеевна слушала разговор сначала от печи, затем подошла ближе к Яше, - каждая морщинка на ее старческом лице выражала крайнее напряжение и беспокойство. И вдруг она, шагнув к Яше, выхватила у него трубку, а самого молча оттолкнула прочь. Торопливо откинув с уха прядки волос, она приложила к нему трубку и закричала во весь голос, словно соседке через двор:

- Какой он заместитель! Какой заместитель! Господи, да он умом слаб, чего слушать его?

Передохнув, крикнула потише:

- А кто говорит? Чего надо, а?

И тут же, откинувшись спиной к стене, она бессильно опустила трубку и прошептала:

- Владычица пресвятая, они!

...Бросив трубку на рычаг, обер-лейтенант Гобельман, только что назначенный комендантом в районный центр Болотное, поднялся из-за стола, покрытого большой цветистой картой. Это был невысокий человек, одетый в новенький мундир, с жестким лицом, на котором держалось выражение озабоченности. Тряхнув темным клоком волос, спадавшим на широкий лоб, Гобельман легонько, сдерживая силу, пристукнул кулаком по карте:

- Шорт! Што будешь сказать?

Влево от стола - поодаль - стоял пожилой человек в помятом дешевеньком костюме, потасканного, захудалого вида, с яркой розоватой плешиной. В руках у него подрагивал карандаш и старенький, пообтертый блокнот.

- Жгут! - поспешно ответил он, быстренько подернув угловатыми плечами. - Такое указание из Москвы. Что при отступлении не успели теперь жгут повсеместно. Всех нас обрекают на голод!

- Сколько километров Ольхоффк?

- О, это такая глушь, господин обер-лейгенант! - вздохнул плешивый с блокнотом. - Около двадцати. Она на горе стоит, вот и видно хорошо пожар... А проехать туда сейчас, по всей вероятности, невозможно: мосты разрушены... Красной Армией, конечно. Грязь, топь! Это самая глушь. И народ там - темень.

- Хорошо, - сказал комендант, - можете идти.

Когда плешивый, осторожно ступая, скрылся за дверью, Гобельман сел в кресло, заговорил по-немецки:

- Противный тип, господин доктор, а?