Белая береза

И Петро Семиглаз начал проворно выкладывать подарки на нары. Вокруг сбились солдаты. Привлекая внимание друзей к отдельным вещам, Петро то вертел их перед глазами, то встряхивал, как торговец, на ловкой руке, потом бросал в кучу, стараясь показать, что она все растет и растет. А подарков и в самом деле было много: шерстяные свитеры, перчатки, носки и шарфы, шапки и рукавицы, кисеты с табаком, портсигары и зажигалки, кульки с печеньем и конфетами, платочки, любовно расшитые девичьими руками...

Солдаты шумели вокруг:

- Мать честная, вот чудо, а?

- Скажи на милость, чего прислали!

- И все, знаешь ли, к зиме...

- И табачку... Понимают, чего надо!

Зная, что Петро Семиглаз пронырлив и немного плутоват, боец Медведев наклонился позади к Андрею, шепнул в ухо:

- Ей-бо, приласкал мешочек где-то!

Его услышал Петро Семиглаз.

- Приласкав? - крикнул он, оборачиваясь. - Да ты шо, сказывсь? От як отвешу я тебе один хланговой в ухо, шоб из другого брызнуло! Шо ты казав, а? Ему добром кажуть - подарки! Люди от всей души, може, последнее отдали хронту, а он... Геть отсюда!

Быстро светало. Все еще вьюжило, но уже легко. Пришел Матвей Юргин, каждую минуту он ожидал, что начнется бой. Осмотрев подарки, он разделил их на три кучки - на каждое отделение - и тут же начал раздавать их солдатам.

В блиндаже стало особенно шумно. Взрослые люди в шинелях радовались подаркам, как дети, и без конца рассматривали их, передавая из рук в руки. Олейнику достался свитер и перчатки ручной вязки, Андрею тоже свитер и шарф, Умрихину - шарф и носки, Чернышеву и Семиглазу - теплое белье, Нургалею - носки и перчатки...

Вместе с подарками многим достались письма. Все они были небольшие, но каждое, казалось, было насквозь пропитано неизмеримой человеческой тревогой и светилось надеждой.

Солдаты притихли, читая эти письма.

Разговаривали кратко:

- Тебе о чем?

- О Москве.

- У меня тоже...

- Поздравляют, видишь ли...

- Хочешь? На, почитай.

Только Осип Чернышев долго не мог притихнуть. Всегда степенный и сдержанный, он держался на этот раз беспокойно и шумливо. Он лез ко всем с письмом, написанным на листке из ученической тетради.

- На, погляди! Видишь, кто пишет-то? Совсем ведь малое дите пишет, честное слово! - Он вздыхал и качал головой. - Да ты погляди только! И почерк-то, даю слово, как у моего Семки. Как ведь выводит-то чисто, а? Сердце у него, должно быть, еще как у воробышка, а уже... болеет, брат! Эх, хорошего обжига парнишка!

- Что он пишет-то? - спросил Умрихин.

- Погоди, не читал еще!

- А ты читай. И не мешай другим. Сурьезный человек, детишек имеешь, а лезешь тут ко всем, как малый.

- Небось полезешь! - Осип Чернышев потрогал грудь. - Мне, может, вот тут все разбередило, ты это знаешь?

Когда были прочитаны письма, в блиндаже установилась непривычная тишина. Все солдаты молча, сосредоточенно дымили махоркой, и некоторые почему-то начали вновь осматривать свое оружие.

XXII

Необычно встретила Москва это праздничное утро - первое утро зимы. Над огромной столицей, раскрашенной пестрыми красками маскировки и густо засыпанной снегом, висело низкое хмурое небо. Ветер повсюду трепал флаги, кружил снег на просторных площадях, разносил его по всем закоулкам города. В пустынных парках, где уже появились стаи краснобрюхих снегирей, девушки в синих комбинезонах озабоченно хлопотали вокруг спущенных серебристых аэростатов. По улицам быстро проносились крытые брезентами военные грузовики, - за ними гналась метель. Простуженно хрипели по скверам репродукторы, тревожно вещая о войне. На окраинах, затянутых белесой дымкой, призывно гудели в морозном воздухе заводские гудки.

Никто в Москве не думал в это утро о торжествах, какими до войны славилась столица. Каждый отмечал великий праздник в душе. Все москвичи с особым чувством брались за труд, укрепляющий силы Москвы, зная, что в этом - ее спасение, ее будущее. В суровой, но вдохновенной работе началось это утро в столице.

Во всех немецких газетах давно уже сообщалось, что 7 ноября, в день рождения советской власти в России, в ее побежденной столице Москве состоится парад немецкой армии.

Но у жизни свои законы.

Утром 7 ноября в Москве, на Красной площади, как было заведено много лет назад, состоялся парад частей Красной Армии.

Майор Озеров стоял в траншейке у входа в свой блиндаж на наблюдательном пункте; зная, что немцы сегодня начнут бой, он перебрался сюда еще ночью. В траншейках, ведущих в соседние блиндажи, толпились бойцы и командиры, состоящие при штабе полка. А рядом, невысоко, на нижних сучьях лохматой елки, в густой хвое сидел наблюдатель... За темными лесами на западе вдруг ударили немецкие батареи, и Озеров, дрогнув, быстро подал команду:

- По ще-елям!

Все рванулись в блиндажи.

А через несколько мгновений застонало небо, над обороной раздался свист и вой, и земля, брызнув сотнями огней, будто ударилась во что-то со всего своего хода; с деревьев посыпались ветки и хвоя, весь рубеж полка обдало снегом и дымом, и во все стороны рвануло волны раскатистого горного грохота.

Немцы начали артподготовку.