Белая борьба на северо-западе России. Том 10

Тогда ни он, ни я не предвидели, что такая минута настанет и что она совсем недалека.

Широкие души

Когда я выбрался боковым выходом из полицейского подземелья на свет Божий, то был приятно удивлен. В соборе радостно звонили уже год молчавшие колокола (церковный благовест был воспрещен советской властью). Кроткие обыватели подметали тротуары или, сидя на корточках, выщипывали полуувядшую травку, давно выросшую между камней мостовой (проснулось живучее, ничем не истребимое чувство собственности). Над многими домами развевался национальный флаг, Белый-Синий-Красный.

«Что за чудо, – подумал я. – Большевики решительно требовали от нас, чтобы мы в дни их торжеств, праздников и демонстраций непременно украшали жилища снаружи кусками красной материи. Нахождение при обыске национального флага, несомненно, грозило чекистским подвалом и, почти наверное, расстрелом. Какая же сила, какая вера, какое благородное мужество и какое великое чаяние заставляли жителей хранить и беречь эти родные цвета?»

Да, это было трогательно. Но когда я тут же вспомнил о виденной мною только что горе анонимных доносов, которые обыватели писали на своих соседей, то должен был признаться самому себе – что я ничего не понимаю. Или это та широкая душа, которую хотел бы сузить великий писатель?

И сейчас же, едва завернув за угол полицейского дома, я наткнулся на другой пример великодушия.

Шло четверо местных учителей. Увидев меня, они остановились. Лица их сияли.

Они крепко пожимали мою руку. Один хотел даже облобызаться, но я вовремя закашлялся, закрыв лицо рукой. «Какой великий день! – говорили они. – Какой светлый праздник!» Один из них воскликнул: «Христос воскресе!», а другой даже пропел фальшиво первую строчку пасхального тропаря. Меня покоробило в них что-то надуманное, точно они «представляли».

А учитель Очкин слегка отвел меня в сторону и заговорил вполголоса, многозначительно:

– Вот теперь я вам скажу очень важную вещь. Ведь вы и не подозревали, а между тем в списке, составленном большевиками, ваше имя было одним из первых в числе кандидатов в заложники и для показательного расстрела.

Я выпучил глаза:

– И вы давно об этом знали?

– Да как сказать?.. Месяца два.

Я возмутился:

– Как? Два месяца? И вы мне не сказали ни слова.

Он замялся и заежился:

– Но ведь согласитесь: не мог же я. Мне эту бумагу показали под строжайшим секретом.

Я взял его за обшлаг пальто:

– Так на кой же черт вы мне это сообщаете только теперь? Для чего?

– Ах, я думал, что вам это будет приятно…

…Ну и отличились же вскоре эти педагоги, эти ответственные друзья, вторые отцы и защитники детей!

Одновременно со вступлением Белой армии приехали в Гатчину на огромных грузовых автомобилях благотворительные американцы. Они привезли с собою – исключительно для того, чтобы подкормить изголодавшихся на жмыхах и клюкве детей, – значительные запасы печенья, сгущенного молока, рису, какао, шоколаду, яиц, сахара, чая и белого хлеба.

Это были канадские американцы. Воспоминания о них для меня священны. Они широко снабжали необходимыми медицинскими средствами все военные аптеки и госпитали. Они перевозили раненых и больных. В их обращении с русскими была спокойная вежливость и истинная христианская доброта – сотни людей благословляли их.

Со своей североамериканской точки зрения, они, конечно, не могли поступить более разумно и практично, как избрать местных учителей посредствующим звеном между дающей рукой и детскими ртами. Ведь очень давно и очень хорошо, с самой похвальной стороны известен престиж американского учителя в обществе.

Но известно также – по крайней мере нам, – что в России «особенная стать».

Таким густым, обильным потоком полилось жирное какао в учительские животы, такие живописные яичницы-глазуньи заворчали на их учительских сковородках, такой разнообразный набор пищевых пакетов наполнил полки учительских буфетов, комодов, шкафов и кладовок, что добрые канадцы только ахнули. Да надо сказать, учительницы, которым доверяли детские столовые, оказались не лучше.

Но эти злые мелочи не отвратили и не оттолкнули умную американскую благотворительность от прекрасного, доброго дела.

Они только, через головы русской общественности, вынесли чисто практическое решение: «Мы теперь должны позаботиться сами, чтобы на наших глазах каждая ложка и каждый кусок попал в детские рты по прямому назначению».

Так и сделали. Я не особенно старался воображать себе, какое мнение о русском обществе увезли с собой домой, в Канаду, славные американцы.