— Вы быстро схватываете, — похвалил Тудор собеседницу. — Дело обстоит именно так. В настоящий момент существуют два идентичных показания: одно железобетонное, другое в стадии формального заявления. Все зависит сейчас от второго показания…
— Но разве вы не понимаете, что он его не изменит? — сжала кулаки Сильвия Костин. — Отец ударил его по лицу… за то, что тот хотел его обжулить. И, пожалуйста, поверьте отцу, он знает, что говорит: Эмиль Санду — профессиональный шулер. Своего рода ас…
— Вот сейчас почитать бы дневник Владимира Энеску, — сказал Ион Роман, когда учительница ушла. — Сколько еще непонятного! Сколько сценок и взаимосвязей, подмеченных внимательным журналистом на ходу, как бы между прочим, раскроют нам теперь свою суть! Кто такой этот Мони Марино, которому не хватало времени, чтобы признать дочь в течение двадцати пяти лет?
В этот момент послышался грозный стук в дверь.
— Не волк ли там? — пошутил Ион Роман. В дверях возник Марино. Его морщинистое и неподвижное, как диковинная маска, лицо излучало необычайную силу.
— Хочу, чтобы вы ясно усвоили, — он стукнул кулаком по столу, — что заявления мадемуазель Сильвии Костин — выдумки, фантазии. Я редко выхожу из себя, может быть, всего третий раз в жизни, и прошу меня извинить… постараюсь говорить спокойно… Сильвия Костин заявила, будто бы видела меня бог весть в каком виде сегодня утром на террасе. Это чушь, выдумки! Я ничего не видел и ничего не трогал сегодня утром на террасе. Если понадобится, я найму самых лучших в мире адвокатов. У меня все для этого есть: состояние, связи, упорство. Со мной вы только проиграете… Скоро вы почувствуете мою силу даже здесь! Дураки не все продумали, вы увидите… Я умею драться и не знаю, что значит быть битым…
— Это случайность, но не закономерность… а может, просто выдача желаемого за действительное, — отпарировал Тудор.
— Я не оратор, — нахмурился Марино. — И за двадцать лет, может быть, столько не наговорил. Я и сейчас мало говорю, хотя заставляю смеяться тысячи людей каждый вечер. Я сказал вам то, что думал и что чувствовал. Хотел предупредить, чтобы вы вовремя позаботились о страховке. Я же никогда не работал со страховкой, но пока жив.
— Наверно, это все же случайность, а не закономерность, — в свою очередь и в своей флегматичной манере повторил Тудор.
— Я вам все сказал… До свидания…
Но еще до того, как Марино повернулся к двери, лицо его необычайно преобразилось. Все, что выражало гнев, обиду, негодование, злость, решимость, вдруг растаяло как по волшебству. И стало лицом безжизненного, покорного, безразличного человека, с полусонным слепым ликом и с опущенными веками.
— Он что, ходит с закрытыми глазами? — подал голос Ион Роман, как только за Мони Марино закрылась дверь.
— Думаю, что это опасный противник для кого угодно, — ответил Тудор на заданный самому себе вопрос. — И нет никаких сомнений, что Сильвия Костин — его настоящая дочь. Пока что это — один из самых удавшихся портретов Владимира Энеску. Тут его перо словно глубже вонзалось в бумагу… И это ведь твоя вторая ниточка: господин Мани Марино, артист цирка, знаменитый акробат и жонглер, а сегодня — клоун… более или менее известный.
— Разве в нем не воплощены все приметы странного персонажа? — спросил Ион Роман. — Уверен, что лучшей школы, чем цирк, не существует для любой, самой опасной профессии… Особенно для той, которая требует постоянного движения, внезапных появлений, исчезновений…
Тудор беспомощно развел руками:
— Я отнюдь не враг цирка. Даже наоборот… Жаль, что я не видел Марино в пору его славы… Если не ошибаюсь, когда ты избрал его в качестве «второй ниточки», то еще не знал, что он цирковой артист…
Ион Роман также беспомощно развел руками:
— Но теперь, когда я это знаю… не могу поверить…
— Две первые мятежные души — мадемуазель Елена и господин Марино, — подвел черту Тудор. — Кто там на очереди следующий?
Архитектор Андрей Дориан вошел в импровизированный следственный кабинет один, но уверенности и достоинства в нем было столько, будто он явился во главе непобедимой армии. «День великих преображений и контратак», — подумал Ион Роман, что-то неразборчиво бормоча в ответ на величественное приветствие архитектора.
Даже Тудор, казалось, стушевался перед этой спесью, хотя и подметил на строго нахмуренном лице архитектора следы громадных внутренних усилий.
— Надеюсь, я могу присесть, — завладел инициативой архитектор. — Прежде всего хочу сообщить, что я опоздал, но пришел к вам не для того, чтобы извиняться, упаси бог. Естественно, и не для того, чтобы принимать извинения…
— У меня впечатление, что вы хотите сообщить нам о некой личности, полной внутреннего раздвоения, — опередил его Тудор. — Что-то вроде яблока, разрезанного пополам. Это уже свершилось? Или происходит как раз теперь? …Уместно напомнить, что яблоко представляет собой единое целое, гармонию, и в этом, собственно, его суть и смысл.
— К сожалению, у меня нет времени на аллегории или на инсинуации, даже если они подаются в такой субтильной форме…