Белая дверь

– Еще заметила, что меня везде сопровождает информационное поле. Вот пример. Вчера села писать эсэмэску одному мальчику про китайский язык (учить его захотел), и сразу же на НТВ пошел сюжет про китайцев, которые живут в России. То есть только подумаю о чем-то – сразу прилетает дополнительная информация. Я ощутила, что подсознательно начинаю контролировать мысли, слова… Не дай Бог подумать о плохом! Я даже слова выбираю позитивные, чтобы ушло в космос только хорошее.

Я раньше такого не встречала в своей жизни. И в связи с этим меня осенило: может, у тебя тоже так? Может, чем больше ты глаголешь о плохом, тем больше его становится?

Возможно, мы перешли на очередной виток развития сознания, только никто об этом не рассказывает в новостях?

А тут днями меня пробило. Жил ты себе тихо-спокойно, как получалось жил и не глючился ни по какому поводу. И тут я вперлась в твою жизнь, и пошла-поехала ломка. И глючит, и колбасит, и ответов нет. И хочется, и колется, и не знаешь, что делать. А ответ-то прост как белый день! Ты выкини меня из башки – и все снова встанет на свои места. Не надо будет ни думать, ни решать, ни ломать, ни строить. И я все правильно пойму и судить не буду…

Я купил себе японскую куртку на синтепоне: холодно стало в моей прежней. И тут понял, что это единственная и последняя покупка для себя из всех заработанных за полгода денег.

Неожиданно я получил приглашение в дом к своей бывшей. Через Ивана Павловича. Зачем ей это надо? Из-за непонятных расстояний Москвы пришел раньше времени и застал в квартире одного хозяина.

– Последние штрихи для праздничного стола, – объяснил Радик отсутствие жены. – Скоро будет. А мы пока, чтобы не терять время…

Он достал бутылку и (вот придумать же, разгадство!) налил мне огромный фужер под самый обрез.

И тут я не выдержал:

– Слушай, ты, космонавт из тарелочки, а тебе известно, что я всего лишь подсобный рабочий на стройке – землю копать, бетон месить, грузы стропить… И вообще никакой я не Саша, а тот самый бывший муж твоей жены, кого бы ты точно видеть в этой своей жизни не хотел.

– Я догадывался, я чувствовал, – забормотал он.

– Чего ты догадывался? Вам же в голову не придет: если нормальный человек появился в вашем доме, он уже никогда не покусится на ваше имущество, пусть это будет даже женщина, с которой он когда-то задыхался в объятьях. Вы сами воры по сути своей, так и норовите что-нибудь друг у друга стянуть… Саша! Сына своего так назовите, хорошее имя.

И тут он кинулся драться.

Подошедшая вскоре хозяйка застала меня сидящим на диване, а своего мужа – у меня под задом в бельевом диванном ящике. Он никак не хотел там утихомириться – ну не связывать же хозяина в его собственном доме! Я пообещал прибить крышку гвоздями намертво, с тем и ушел.

Любить нельзя много. Любить нельзя часто. Любить нельзя ни умно, ни глупо, ни каким-либо другим образом…

Ну, кто там провозгласил, что лишь благодаря узам любви наша жизнь перестает быть кратким эпизодом и обретает смысл вечности?

Это все от слабости, это от бессилия, это от невозможности захотеть вдруг и сделать это!

Я вчера влюбился – бред, вранье, сказка про аленький цветочек, начатая с конца!

Я мало молитв помню, но почему-то все время повторяю слова из колыбельной, которую моя давно забывшая все на свете жена сочинила сыну:

– Мальчик мой! Не теряйся в ночи!

Таня! Танечка! Танюша! Ты рассеяна по белу свету! Я не разменивал тебя, не тратил по мелочам! Я не разносил твои запахи по безумным своим походам, не развеивал медные волосы по шалым ветрам. Я просто увидел тебя, но не нашел. У меня было мало времени и оказалось его так много!

И кто-то вероломный поместил тебя во все, из чего создан этот мир!

Я иду по Москве – в новой куртке, свободный и счастливый. Мы неделю не виделись с Иваном Павловичем (я попросту не выдержал, сбежал от него), однако он каким-то фантастическим образом отыскал меня. И вот я отправляюсь по указанному адресу.

– Эй, дядька!

Меня окликает человек как минимум вдвое старше меня. Видок еще тот, не иначе только что с гор спустился. У нас дома их много – соседи. Республика у них теперь. Своя.

– Алтаец, что ли?

– О! Как узнала?

И он взялся оглядывать себя, будто табличку искал, где написано, кто он такой есть. Со смеху помереть! Малахай с лисьими лапами, какое-то подобие стеганого халата, мягкие сапоги с галошами. Вообще-то можно еще с казахом спутать. Кто не разбирается толком.

– Мне, дядька, больница нада…

– Так их тут немерено.

– Мне особо нада, вот.

Он протянул бумажку с несколькими строчками, среди которых я разобрал слово «Бурденко».

– Ясно. Тебе лучше всего к постовому подойти, так-то никто не скажет, тут все или приезжие (вроде нас с тобой), или гордые старожилы. Понял?

– Понял.

– А что ж ты в такую даль приехал, у вас там шаманы, говорят, лучше всяких докторов лечат. Чего к шаману не пошел?

– Это которые экстрасенсы, что ли?

– Тьфу ты! – махнул я рукой, утверждаясь в мысли, что уголков с нормальной человеческой жизнью уже не осталось нигде. – А мы все равно рванем в Шамбалу! Точно, горный орел?