Белая дыра

…Этот участок леса был намечен первым на вырубку. Березы стояли одна к одной, без подлеска, белоствольные, прямые и высокие. Они так тянулись к солнцу, что, казалось, встали на цыпочки. В таких лесах чувствуешь себя как в церкви. Здесь всегда росли сырые грузди с золотисто-коричневой бахромой, лохматые, с капелькой росы в чашечке. А с краю живым колючим забором стоял шиповник. Больше нигде такого шиповника Охломоныч не встречал — выше человеческого роста, колючки со швейную иглу, ягоды — с дикий ранет…

Редкие капли золотого дождя, запахи и гул бора, детские воспоминания нежно окружили Тритона Охломоныча и взяли в печально-радостный плен.

Не хотелось открывать глаза и возвращаться в сегодняшний паскудный день. Не хотелось приступать к черному делу: намечать делянку для сплошной вырубки. Такое паршивое настроение, хоть топором руку руби.

— Жалко?

Охломоныч вздрогнул и открыл глаза.

Перед ним стоял белоголовый человек с таким свежим лицом и ясным, хотя и слегка ехидным, взглядом, что трудно было определить его возраст. Несмотря на седину цвета бересты, ему можно было дать и пятьдесят, и тридцать, но по спортивной фигуре — не больше двадцати пяти. Волосы на голове и бороде пострижены ежиком, отчего голова имела совершенную форму шара и напоминала большой одуванчик. Одежды были белы и отливали прохладной синевой. Не человек — родственник березы.

Незнакомец подкрался беззвучно, что совершенно невозможно сделать в лесу — как ни старайся, а под ногой что-нибудь да зашелестит или треснет.

Словно с дождем выпал.

Он ел вишню, выбирая ягоду покрупнее из берестяного кузовка, а косточки отстреливал, сжимая между большим и указательным пальцами. Как бы сеял.

Охломоныч вытер шершавой ладонью лицо от дождинок и слез и спросил хмуро:

— Где вишню рвал?

Вишня была не по сезону спелой.

— Березы не жалко рубить? — не ответив, повторил вопрос нездешний человек.

— Какая разница. Жалей не жалей, а рубить придется, — сказал Охломоныч, присев на корточки перед старой бензопилой, всем видом показывая, что у него нет времени на пустые разговоры.

— Большая разница, — возразил незнакомец. — Если человеку жалко рубить березы, человек задумается: а что можно сделать, чтобы их не рубить.

Охломоныч печально хмыкнул:

— Думай не думай, а дома из чего-то надо строить и печи чем-то надо топить.

Седой посмотрел на него исподлобья — как дрелью просверлил — стрельнул косточкой и сказал с намеком:

— При желании дом и из одной спички можно построить.

Даже для пословицы это было слишком. Не знал Охломоныч, что такие чудаки в Бабаевом бору водятся.

— Построить дом из одной спички? — уточнил Охломоныч с недоверчивой усмешкой человека, которого не однажды разыгрывали. — Именно из одной? Этого не может быть. Нельзя из ничего построить что-то.

— А кто говорит из ничего? — рассердился белоголовый. — Я сказал из спички. У тебя спичка есть?

Человек-одуванчик с серьезным видом взял протянутый Охломонычем коробок и, выбрав спичинку покачественней, обнюхал ее. Затем откусил головку и аккуратно положил ее в коробок.

— Из кедра, — сказал он грустно.

— Из кедра? — переспросил заинтригованный Охломоныч.

— Именно! — подтвердил незнакомец и с осуждением покачал головой: — Надо же — спички из кедра. Уж лучше унитазы из золота.

С этими словами, полными сарказма и разочарования, он достал из наплечной холщовой сумки нечто, похожее то ли на плеер, то ли на калькулятор, то ли на фотоаппарат-мыльницу. Впрочем, больше всего это нечто походило на бронзово-матового майского жука. Когда жук, действительно зажужжав, поднял одно крылышко, незнакомец положил в него надкушенную спичку и спросил деловито:

— Сколько бревен нужно?

Посмотрел Охломоныч задумчиво на него, на кусочек неба в просвете деревьев и ничего не ответил.

— Ну, хорошо, — не обиделся нездешний, — скажем, сто. Для строительства дома или на дрова?

— Какая разница? — удивился Охломоныч.

— Если для дома, бревна не должны гореть, а если для печи, то наоборот, — разъяснил незнакомец и улыбнулся не без иронии.

Он осторожно положил жука на землю и сделал знак рукой, прося Охломоныча отойти в сторонку.

Делал он все это с таким серьезным видом, что не оставалось никаких сомнений: человек сбежал из тещинского дурдома.

Между тем жужжащий жук поперхнулся и выплюнул спичинку. И, только было Охломоныч собрался от души посмеяться, как спичка с тихим, приятным треском раздвоилась, и отделившаяся половинка скачкообразно, незаметно для глаза превратилась в пятиметровое бревно.

Тритон Охломоныч от неожиданности попятился, запнулся о бензопилу и упал на мокрые листья костянки. Живо вскочив на ноги, он постучал согнутым пальцем по бревну и даже понюхал его, сказав в полной растерянности:

— Это или фокус, или обман…

— Фокус — это тоже обман, — весело уточнил одуванчик. — Отойди, не то этим обманом по голове получишь.

Охломоныч отпрыгнул и как раз вовремя: от спички отпочковалось новое бревно. По размерам совершенно такое же, как и первое. В диаметре полметра, ровное, хоть стреляй, и гладкое, как кость.