Белая эмиграция в Китае и Монголии

Бой шел целый день не прекращаясь ни на минуту, и Унгерн носился среди своих разбросанных сотен, как демон ада и мести. Красные цепи не доходили до унгерновских позиций, они немедленно сметались, а барон уже вырывал с позиций одну или две сотни, вел ее в обход и с тыла или фланга, в конном строю обрушивался на красных. Те отходили на свои линии, барон бросался снова в атаку, но сил было мало, и снова начинался маневренный бой. 4-й полк все еще оставался в резерве.

Офицеры полка сошлись в одну из палаток и занимались спиритизмом. На опрокинутом ящике по бумаге двигалось спиритическое блюдечко и открывало тайны. Руководил всем сеансом медиум, а офицеры задавали вопросы.

Они спрашивали: «Как идет бой?» Блюдечко отвечало: «Много потерь, много убито офицеров, но успешно». – «Барон Унгерн убит или нет?» – задавался вопрос. «Нет», – был ответ. «В июле месяце он будет убит?» – «Нет», – снова выводило буквы блюдечко. И добавило: «От дивизии он уйдет». – «А вызовет сейчас нас барон или нет?» – спросил один из офицеров. «Вызовет», – был категорический ответ. «А ну его к черту, это блюдце, все врет», – с раздражением сказал один из офицеров и стал раздвигать полы палатки, чтобы выйти. В это время в ночной тишине послышался конский топот, который все приближался и скоро замер у палатки.

– Где командир полка? – послышался голос. – Приказание от барона Унгерна.

И это был приказ полку срочно выступить на помощь дивизии.

Было 12 часов ночи. Блюдечко было право. Полк крупной рысью скрылся в ночной темноте и скоро вошел в гущу боя.

Стало немного отзаривать, и барон снова бросил на красные позиции свои сотни в конную атаку. Бароновцы снова были встречены свинцовым ливнем и ударами на картечь. Они отхлынули. А красные бросились с криками в контратаку и снова легли у унгерновских позиций.

Начался день: бой продолжался беспрерывно. Накалялись орудия, жгли руки винтовки, взмыленные лошади тяжко и с шумом поводили втянутыми боками. Конные атаки производились на сопки, в лощины, лошади скакали по кочкам, взбирались на кручи, и некоторые сотни не слезали с коней. К красным же все время подходили новые подкрепления, и силы их превосходили унгерновцев уже в десяток раз.

Вечером барон заявил:

– Плевать, морду красным мы расшибли, но драться больше не будем. Не для чего, нам нужно идти спешно на Верхнеудинск, – и приказал развести по всему фронту костры на десять человек один.

С треском запылали лиственичные головешки, заревом осветилось все темное пространство, и унгерновской позиции, казалось, не было конца.

А в это время Азиатская дивизия уже переменным аллюром шла по Тункинскому тракту на Верхнеудинск. А в одной из зеленых, пахучих дикими травами и цветами лощин, верстах в полутора от красной позиции, была вырыта братская могила, где были навеки зарыты 30 боевых соратников. Из них было 18 офицеров. Над могилой чернел крест. Сотни проходили мимо нового кладбища, и ночную тишь резала команда:

– Смирно, равнение направо, господа офицеры!

Дивизия отдавала почившим навеки боевым товарищам военный долг: честь и печаль. Раненых было более 80 человек: тяжелых – с ранами в живот, грудь, в лицо – и легких. Дивизия не имела тыла, кругом были красные, но везти за собой раненых она не могла. Их положили на монгольские арбы, запряженные быками, и отправили в направлении Ван-Курена без охраны, так как бойцы были все на счету. В числе тяжело раненных везли младшего урядника Глеба Лушникова из Троицкосавска, георгиевского кавалера японской войны, который, несмотря на преклонный возраст и богатство, поступил в дивизию добровольцем. Он был ранен в живот. Раненые не доехали до Ван-Курена. По дороге на них напали красные и всех до одного человека перерубили.

Унгерн спешно шел к Верхнеудинску. К вечеру дивизия спешилась у верстового столба, на котором было отмечено, что до заветного города оставалось всего 60 верст. И в этот момент к барону подскакало несколько крестьян из ближайших деревень, сопровождаемых разведчиками-бурятами. Унгерн отошел с ними в сторону, и крестьяне поведали ему горькую правду: все Забайкалье находится в руках красных и об атамане Семенове ни слуху ни духу.

Унгерн был поражен и взбешен. План его общей операции с атаманом Семеновым рухнул. Свистел ташур в бароновских руках, когда он подходил к дивизии и бил им себя по сапогу.

– По коням! – резко бросил он, круто свернул с дороги на Верхнеудинск и рысью повел утомленную дивизию на разбитых лошадях на юго-запад – в Урянхайский край.

* * *

Настроение у Унгерна резко изменилось. Он стал зол, как лютый цербер, смотрел на всех зверем, и говорить с ним было опасно. Каждую минуту вместо ответа можно было получить в голову ташур или быть тут же выпоротым.