К тому же здесь еще не окончательно исстаяла утренняя тень.
Вся гигантская, лучисто расчерченная площадь Ватикана с граненой колонной в центре, с крыши Собора должна напоминать грандиозные солнечные часы.
Вначале Лука предложил встретиться у самой колонны, но Кордовин, прекрасно зная, что явится первым, отпросился от публичной казни солнцем, хотя бы и утренним.
Вот он идет, Лука… чуть прихрамывает: несколько лет назад под ним проломились леса, на которые он забрался проверить ход реставрационных работ над «Страшным судом» Микеланджело в Сикстинской капелле. Жаль, что людей нельзя отреставрировать, словно картины.
Иногда Захару снились такие сны – мол, надо отреставрировать раненое плечо Илана (когда после очередной стычки в очередном Дженине тот отвалялся два месяца в госпитале). И Захар подготавливает инструменты: лампу-лупу пинцет, скальпель и щипцы, электрошпатель и аэрограф, – зная, что вначале должен
Он снял висящую на плече тубу с холстом, вскинул ее привычным движением, как во времена оны свой армейский «узи», и шутливо наставил на приближавшегося Луку.
– Ты, как всегда, раньше всех! – подходя, сказал тот своим смешным фальцетом. – И как всегда, в отличном настроении. Непоколебим.
– Извини. Идиотская привычка: встаю с петухами, и дальше уже некуда себя деть.
(Мягко говоря, кривил душой – за сегодняшнее утро он успел составить точный – поминутный – план на ближайшие два дня, проверил даже расписание работы станции катеров на Голден-Бич и сейчас пребывал в некоторой задумчивости: можно, конечно,
– Заккарйя, пока мы еще здесь, я хотел бы тебя кое о чем предупредить… – Лука засипел, закашлялся, достал из кармана пиджака патрон ингалятора и дважды с силой вдохнул. Астма, сезонное обострение.
Интересно все-таки: Лука, с его мясистым носом, багровыми щеками гипертоника и водянистыми голубыми глазами, и без того похож на дядю Шайку, но небесному кастеляну, тому, что выдает душам земную одежку, этого показалось мало, и в довершение сходства тот решил сопроводить двух разновременных двойников одним и тем же недугом. Дядя Шайка, помнится, тоже все время сипел и прокашливался.
– Говорю это, зная твою чрезмерную открытость и манеру лепить все, что в голову придет.
Кордовин с серьезным вниманием уставился на собеседника: преданный и скромный ученик,
– Только, умоляю, не разговаривай много, – вставил он заботливо, – а то закашляешься.
– …чрезвычайно важная аудиенция с очень влиятельным лицом. Я прошу тебя никак не реагировать на неприязненные манеры этого человека, он, увы, не блещет воспитанием. Обычным домашним воспитанием, которое дает хорошая мама.
– А у него была мама?
Лука молча возвел глаза к порталу Собора.
– О, прости, – торопливо проговорил Заккарйя, – я спутал: у вас как раз с папой недоразумения, совсем как у меня, а с мамой, наоборот, все в порядке.
– Помни о главном, – продолжал Лука, бросив взгляд на часы. – Сдержанность и корректность, если мы хотим, чтобы Ватикан приобрел это полотно.
– Значит, Ватикан все-таки покупает картины?
– Ватикан много чего покупает, в том числе и молчание. Известен случай, когда актеру, который играл Христа в паршивой пьеске на Бродвее, заплатили колоссальные деньги только за то, чтоб он ничего не играл более того, что следует по роли. Парень по бедности был согласен и на легкую эротику.
– А что, в Ватикане Христа держат за импотента? Кроме шуток? Это ужасно обидно для моего народа.
– Неисправим, – Лука вздохнул, приобнял Кордовина за плечо и повлек к порталу Страшного суда. – Кстати, должен сделать комплимент твоему реставратору: работа выше всяческих похвал. Честно говоря, я опасался, что…
Неподвижный гвардеец молча скосил глаза на предъявленное Лукой удостоверение, и сквозь грандиозное нутро прохладного Собора они вышли –
– Нам сюда, – пояснил Лука. – Погоди, не так быстро… Есть еще минут пять.
– Что за контора?
– Дворец инквизиции.
– Вот те на. Я не застряну там дольше, чем хотелось бы?