Белая голубка Кордовы

Выбежала из глухого белого тупика – в черном платье, будто готовая к выходу на сцену или прямо со сцены сбежавшая. Мчалась по середине улицы, выложенной галькой, стуча каблуками, как антилопа (мелькание крепких ножек, округлые толчки груди в вырезе платья), обеими руками подобрав оборчатый подол, и тревожно, взволнованно вглядываясь в сидящих за столиками людей.

Он швырнул на стол мятую бумажку в десять евро и поднялся. И сразу – будто ждали сигнала – в ровном голосящем звоне закувыркались колокола Мескиты.

Подбежав ближе, девушка с паническим выражением на лице принялась оглядывать все столики, и в этот миг ее лицо помимо воли оттиснулось в его памяти в солнечной вспышке, в изумлении вдоха: ее растрепанные черные кудри, прекрасный крупный нос, туманный пушок бровей над переносицей и яркие серые глаза, с кошачьей прямолинейностью смотрящие перед собой. Нос, может, и показался бы великоватым, и даже несколько мужским, если б не тонкие ноздри и хрупкая переносица с неожиданно широко расставленными глазами.

Наконец, ее шарящий взгляд споткнулся об него, она раскинула руки, и – мгновение вчерашнего ужаса, описать который невозможно! – пронзительно закричала:

– Маноло, засранец!!! Куда ты вчера сбежал?! Пунетеро!!![40] Мы всю ночь тебя искали!

Подхватив одной рукой подол, неистово размахивая второй, бросилась к Кордовину… и – будто наткнулась на препятствие. Секунды две стояла, приоткрывая губы, беззвучно пытаясь произнести какие-то слова…

– О-о, простите… – растерянно выдохнула она. – Я обозналась… Вы так похожи на Маноло!

– Я не Маноло, – только и смог он произнести, медленно приходя в себя от чувства непередаваемого вязкого кошмара. Какое облегчение, господи: я – не Маноло, ты – не мама. Наперечет вы, божьи матрицы…

– Извините… – повторила она, видимо, еще не в силах смириться. – Теперь я, конечно, вижу, вы гораздо старше. Странно, что я приняла вас за брата… Думала, его отпустили. Так обрадовалась, дура…

Он молчал, впервые в жизни растеряв перед женщиной все слова, да и не желая их произносить, ничего не желая, кроме как удержать ее взглядом, хотя б еще на минуту.

– Это ведь вы были там… вчера?

– Я, – сказал он.

– Да… глупо, даже Лорето ошиблась. Беги, говорит, сейчас же беги, там Маноло сидит себе на площади, прохлаждается. Вот, думаю, мамараччо, каналья![41] У меня вчера чуть сердце не лопнуло, а он! Вы уж меня простите, ладно? Ну, какая же я дура! Конечно, его не могли отпустить…

И, сокрушенно махнув рукой, повернулась и пошла назад.

– Подождите! – крикнул он и кинулся за ней, все еще не зная – что сказать, как удержать ее, и зачем – удерживать? – Подождите, пожалуйста, два слова, минута!

И остановился, как пятиклассник, не выучивший урока:

– Можно… можно я подожду вас здесь?

– Зачем? – спросила она недоуменно и строго. Все мгновенно отражалось на этом подвижном лице: настроение, интонация каждой фразы. Он – не Маноло, вышло недоразумение, так по какому праву он ее задерживает?

– Просто побуду… посмотрю еще на вас, – и вдруг сказал, неизвестно зачем: – Я, знаете, художник.

– Ой, правда? – воскликнула она, и сразу прояснилась, как озарилась: брови взлетели, в серых глазах – совершенное дружелюбие. – Как интересно! Но у меня сейчас урок, еще минут двадцать. А потом я свободна. – И детски-доверчиво: – Вы хотите меня нарисовать?

Он сказал, не сводя с нее глаз:

– Да.

…Через полчаса она возникла все из того же тупика, и у него упало сердце – до чего она юна. Вчера, в платье с вырезом, с утянутой талией, с выразительно подчеркнутой линией бедер, она казалась значительно старше; а эти джинсы да синяя рубашка, да брезентовый рюкзачок за спиной…

Уголовная разница в возрасте, дон Саккариас, предостерег он себя, наслаждаясь видом ее антрацитово сверкающих на солнце, густых, забранных кверху волос. И тут его ждал еще один сокрушительный удар. Подойдя ближе, она свойски проговорила:

– Подставляйте ладонь! – и мигом насыпала ему в горсть тыквенных семечек, которые некуда было деть, и пришлось грызть их, попутно отбиваясь от неотвязных воспоминаний: их терраса, на кухонной верхней полке глиняная «мыска», всегда полная тыквенных семечек, и загорелые икры маминых приподнятых на цыпочках ног…

Нет, здесь мы не сядем, здесь сок дают из банки, сказала она, пойдемте, я знаю хорошее место.

И они пошли не торопясь, вниз по улице, в случайных беспорядочных вопросах и репликах пытаясь нащупать первые контуры узнавания.

Так, значит, вы были вчера на представлении. Ичто, вам понравилось? А, эта, в лиловом платье, это как раз и есть Инма. Она – гениальна, правда? Но, главное, она регулярно выпускает нас на публику. Ведь это очень важно, правда?