Белая голубка Кордовы

— Известный, очень разветвленный род, происхождение испанского имени — как сам понимаешь, из Кордовы, хотя корни рода уходят в античные дебри — ведь евреи появились на Пиренейском полуострове еще при римлянах, — и даже ведут в Иерусалимский Храм, причем, не Второй, а Первый. Если не ошибаюсь — но тут мне надо еще проверить, — во время осады Иерусалима Навуходоносором — а это 586 год до новой эры — одному из служителей храма удалось вынести за пределы города некий священный серебряный сосуд для отправления храмовой службы. Вынес он его, между прочим, через знаменитые каменоломни Соломона — ты знаешь? — это сквозная система подземных пещер под Иерусалимом, идет аж до самого Иерихона; много лет они были закрыты, но, я читал, что сейчас их собираются вновь открыть для туристов. Советую сходить, посмотреть. Зрелище грандиозное, хотя и угрюмое. К слову, именно через эти пещеры бежал царь Цедеккия, но неудачно: вавилоняне его поймали, убили на его глазах всю его семью, а самого его ослепили…

— Не сбивайся на учебник истории, Илан, ради бога. Продолжай по делу: Кордовера. Бог с ними, с Первым храмом и священной серебряной чашей.

— Не скажи! Есть все основания думать, что именно от этого удачливого и рискового коэна пошел, вернее, продолжился в Испании под новым именем «Кордовера» интересующий тебя род.

Кстати, знаменитый каббалист Моше бен Яаков Кордоверо, крупнейший теоретик еврейской мистики, который за сто лет до Спинозы сформулировал известное «Бог есть все сущее, но не все сущее есть Бог», — тоже принадлежал этому клану. Он был очень пестрым, этот клан, могучим и бурным: среди них кого только нет. Некоторые Кордовера упомянуты в средневековых испанских хрониках — в те времена, когда Альфонсо Шестой уравнял евреев в правах с христианами, они, в основном, служили в королевской армии. Богаты были, как крезы — поместья, виноградники, дома, корабли… Были гранадские Кордовера, толедские, само собой — кордовские. После изгнания в 1492 году, после всех конфискаций часть из них осталась в Испании, крестившись для виду. Двое Кордовера из таких марранов — что интересно, братья-близнецы, — фигурируют в списках Инквизиции; сожжены оба после следствия и страшных пыток в тысяча семьсот, если не ошибаюсь, двадцать восьмом году в Кордове, за тайную иудейскую веру… Однако среди них и епископы встречались, потом, уже в XVIII веке, и художников было несколько, это правильно, и купцов, и моряков. А кто тебя интересует — который из Кордовера?

— Понимаешь, — торопливо проговорил Захар, — этот художник, Саккариас Кордовера, был учеником великого Эль Греко, и, возможно, родственником его жены… поэтому я… поэтому мой приятель так интересуется вопросом.

— Я в вашем картинном бизнесе, увы, не силен, — заметил Илан. — Какой это год, извини?

— Картина датирована тысяча шестисотым. Это портрет, не очень большой, сто на восемьдесят сантиметров. Вот, взгляни: — Кордовин вытащил из внутреннего кармана куртки одну из фотографий картины до реставрации, положил ее рядом с тарелкой Илана, мельком подумав, что его святой Бенедикт слишком зачастил по скатертям питейных заведений. — Не обращай внимания на его плачевный вид. Реставратор сделает из него конфетку.

Илан отложил нож и вилку, взял в руки снимок, присвистнул:

— Господи, на какой помойке ты его подобрал? Разве с этим можно что-то сделать?

— Еще как. Эта картина не в самом тяжелом состоянии, хотя попотеть реставратору придется: дублировать на новый холст, «укладывать» кракелюр — трещины эти, видишь? — показал он, — и лишь затем восстанавливать места утрат… Но я не об этом. Обрати внимание: портрет выполнен в стилистике изображения святых, но на святого похож примерно так же, как я.

— Кстати… — заметил Илан, переводя взгляд с портрета на лицо приятеля. — Кстати, как раз на тебя он и похож.

Кордовин фыркнул, с улыбкой припоминая, что коньком деятельности Илана во внутренней разведке была именно экспертиза и сверка внешностей разыскиваемых террористов.

— Так вот, — продолжал он. — Мы видим: святой как святой, обычное дело, расхожая для художника того времени тема. Смиренный молодой человек, черная сутана, истощенный, как после долгого поста, вид. Разве что глаза какие-то несвятые… Однако, рентгенограмма показывает в подмалевке совсем другие намерения художника. Ну… чтобы тебе было понятным: все равно, что мастер сначала решил изобразить Марию Магдалину в период ее бурной молодости, а потом раздумал и поверх подмалевка бросился возводить ей очи горе, всучил в руки молитвенник, а рядом, на приступочек скалы, водрузил череп, дабы сокрушалась о своих грехах.

— А это как-то ухудшает качества картины? — полюбопытствовал Илан. — Вот эти переписки? Прости, если вякаю невпопад.