Белая голубка Кордовы

И недалеко ушел: в уютном патио на параллельной улице, обвешанном все теми же горшками герани и чудесно освещенном неяркими желтыми фонарями, он по совету официанта заказал тушеный бычий хвост (вы будете довольны, сеньор, наше фирменное кордовское блюдо), бокал хереса и кусок слоеного пирога с тыквой; довольно быстро со всем этим управился, после чего заставил себя еще погулять по улицам непременной Худерии, бывшего еврейского квартала, неизвестно что надеясь там увидеть.

В конце концов, повернул «домой».

Все это было очень мило и все было ужасно. Совершенно очевидно, что оставаться тут дольше, чем на сутки, под силу разве что местным голубкам. Надо было срочно куда-то ехать, лететь, мчаться… куда? на Сейшельские острова? на Кюрасао какой-нибудь? Наняв охранника, забиться там в комфортабельную нору, чтобы лет через несколько (если повезет!) тебя точно так же вычислили и прихлопнули под шум прибоя?

Вспомнил персиковую занавеску в приоткрытом окне, запрокинутый к потолку подбородок — раздвоенное копыто дьявола, — и содрогнулся…

Перед тем как войти в отель, он полез за ключом и нащупал в кармане листок, что всучили ему возле Мескиты. Озираясь в поисках урны, прежде чем скомкать, мельком глянул на рекламку: что, собственно, собирались ему продать?

И — так и остался стоять недвижимым препятствием на пути пожилой немецкой пары.

Ринулся в лобби — к какому-нибудь светильнику — но все светильники этого гарема были приглушены узорчатой заставкой, и везде было полутемно: интим. Только на стойке администратора горела яркая лампа, к которой он и бросился.

Это была реклама концерта фламенко. На переднем плане, среди фотографий певцов и танцоров, с веером в руке, в платье с оборками, в крупный горох, красовалась его мать.

Он вновь испытал прилив жара к спине и груди: безумное, невероятное, убийственное сходство! Позвольте, я ведь, все же, немного художник, и такие вещи, как пропорции, структура лица… — немыслимо! Юная танцовщица до оторопи была похожа на его непутевую мать. Та фотография со школьного карнавала: десятый класс, конкурс на лучший костюм, первый приз — Рита Кордовина, «испанка». Она стоит полубоком, манерно подбоченясь и вздернув подбородок («Я здесь, Инезилья!»), вырез на платье прикрыт веером в изогнутой руке, подол юбки курчавится белым воланом. Все дешево, смешно и наивно, но эти длинные брови, почти сросшиеся над тонкой переносицей, и бесшабашная улыбка головокружительной юности…

Но ведь этого не может быть. Этого не может быть?

Администратор дважды спрашивал — чем сеньору помочь, тот не отвечал.

Наконец, очнулся, осведомился — где вот эта улица, далеко ли идти?

— Да нет, сеньор, это прямо тут, напротив Мескиты. Госпиталь Сан-Себастьян. Вы еще успеете, начало, — и обернулся к стене за собой, на которой целый ряд одинаковых круглых часов показывал время в Лондоне, Нью-Йорке, Риме, Париже и Мадриде, — начало только через двадцать минут, и они всегда запаздывают…

* * *

Во внутренний дворик бывшего госпиталя Сан-Себастьян вела с улицы глубокая арка, из которой открывался уютный патио со сценой. Белые, до середины облицованные плиткой стены дворика, как и везде тут, были густо завешаны поверху цветочными горшками с пышной пеной алой и белой герани.

Он поинтересовался у высокого, длиннорукого, в полурасстегнутой рубашке (к нему все обращались: «Антонио», и он хлопотал и метался, встречая гостей) — здесь ли будет представление, и ему ответили — нет, вечер слишком прохладный, концерт перенесен в зал. Пожалуйста, вот по этой лестнице, второй этаж…

А жаль: тут, в цветочном изразцовом патио, фламенко наверняка звучит и выглядит более уместно, чем в помещении.

Он уже много лет не посещал подобные фольклорные утехи. На корриде не бывал лет семь, с тех пор как проезжая однажды из Сеговии в Авилу какой-то сельской дорогой, остановился, завидев толпу на поле. Это была «коррида детей»: семилетний мальчик в изумительно сидящем костюме тореро — против годовалого бычка. Оставив машину на обочине, он подошел и остался стоять, пораженный азартом взрослых мужчин и женщин, сопровождающих горделивыми криками и хлопками каждый удар маленького тореадора… Он досмотрел этот поединок до конца. После чего, если оказывался в Испании в сезон коррид, выключал даже телевизор в отеле.

Когда-то очень увлекался фламенко, искал особенные не туристические места, знал имена знаменитых артистов… но и этим пресытился, и уже давно был совершенно равнодушен к любому фольклорному и народному действу — будь то зажигательный танец, живописная процессия «насаренос» на Страстной неделе или парад испанских плащей…

В длинной узкой зале с остатками значительно утраченных, нежно-блеклых фресок на стенах, двумя вереницами выстроились столики и стулья, зачехленные белым полотном. Сцена оказалась маленькой, но глубокой, как и зал. И все же непонятно — как и что можно здесь представлять, на этом пятачке.