Белая гвардия Михаила Булгакова

Так ли это происходило или нет, говорил ли Малышев речь, или он вообще не появлялся в отделе, остается загадкой. Единственное, что известно доподлинно, это то, что утром 14 декабря отдел дружины бойскаутов, находившийся в 1-й Киевской Александровской гимназии, перестал существовать. Приведенные в речи Малышева Михаилом Булгаковым факты несколько неверны: в ночь с 13 на 14 декабря Павел Скоропадский подписал грамоту об отречении, о которой стало известно лишь утром. О реальном бегстве Скоропадского и Долгорукова мы имеем лишь косвенную информацию, требующую уточнения. В своих воспоминаниях Скоропадский утверждал, что еще днем 14 декабря находился в Киеве. По некоторым данным Долгоруков так же какое-то время оставался на своем посту, и лишь после того, как украинские войска вошли в Киев, укрылся от них в одной из немецких частей.

Днем 14 декабря Михаил Булгаков вышел из дома и направился по Андреевскому спуску на Владимирскую улицу. Во сколько именно часов это было? Как следует из текста "Белой гвардии", литературный герой Алексей Турбин спал до двух часов дня (вернее, до без десяти двух), затем проснулся, "словно водой облитый", оделся, взял оружие и успел перемолвиться со своей сестрой. К началу трех часов А. Турбин оказался на углу Андреевского спуска и Владимирской улицы, за "чудовищную" сумму взял извозчика и поехал к Педагогическому музею. В тот день Владимирская улица была запружена повозками интендантства и отступающими войсками, а потому Алексей Турбин мог добраться к музею не ранее 15.00. Именно здесь в поисках своей исчезнувшей части он и напоролся на подходившие части украинских войск.

На этом моменте стоит остановиться особо, и обратиться к воспоминаниям уже упоминаемого нами писателя Романа Гуля, участника событий, развернувшихся около 15.30–16.00 дня 14 декабря возле Педагогического музея: "В Педагогическом музее скопилось более 2000 человек. Но в комнатах лежат только наиболее усталые. Большинство наполнило большой вестибюль, толпятся у входа, стоят вокруг здания — ждут "конца". Конец авантюры — почти пришел. По городу со всех сторон близится, трещит стрельба. Слышны неясные крики толпы. Мы столпились у здания — ждем последнего акта. Вдруг за углом, совсем близко толпа закричала громкое: "Слава! Слава!" и затрещали выстрелы. Все около музея вздрогнули, метнулись, большинство кинулось в здание, толкая друг друга. В кучке оставшихся на улице закричали з цепь! в цепь! Захлопали затворами. Но к оставшимся бросились из толпы. "— Господа! что Вы! — бросьте! все равно ведь все кончено! Вы всех погубите!". И через мгновение около музея не было никого, а в вестибюле стоял взволнованный генерал Канцырев, собираясь вступить в переговоры…"

Так в Педагогическом музее около 16.00 произошла капитуляция защитников Киева. В толпе, находившейся около музея, был и Михаил Булгаков, который догадался бежать не в музей, а домой. Юнкер Николай Булгаков, младший брат писателя, оказался менее опрометчивым и попал в музей, где вместе с остальными был пленен петлюровцами.

Теперь попробуем перейти к бегству писателя от бойцов украинских частей. Вот что об этом дне Михаил Булгаков в последующем написал в своих "Необыкновенных приключениях доктора":

"II. Йод спасает жизнь

Вечер… декабря Пятую власть выкинули, а я чуть жизни не лишился… К пяти часам дня все спуталось. Мороз. На восточной окраине пулеметы стрекотали. Это — "ихние". На западной пулеметы — "наши". Бегут какие-то с винтовками. Вообще — вздор. Извозчики едут. Слышу, говорят: новая власть тут…"

"Ваша часть (какая, к черту, она моя!!) на Владимирской". Бегу по Владимирской и ничего не понимаю. Суматоха какая-то. Спрашиваю всех, где "моя" часть… Но все летят, и никто не отвечает. И вдруг вижу — какие-то с красными хвостами на шапках пересекают улицу и кричат:

— Держи его! Держи!

Я оглянулся — кого это?

Оказывается — меня!

Тут только я сообразил, что надо было делать — просто-напросто бежать домой! И я кинулся бежать. Какое счастье, что догадался юркнуть в переулок. А там сад. Забор. Я на забор.

Те кричат:

— Стой!

Но как я ни неопытен во всех этих войнах, я понял инстинктом, что стоять вовсе не следует. И через забор. Вслед: трах! трах! И вот откуда-то злобный взъерошенный белый пес ко мне. Ухватился за шинель, рвет вдребезги. Я свесился с забора. Одной рукой держусь, в другой банка с йодом (200 gr.). Великолепный германский йод. Размышлять некогда. Сзади топот. Погубит меня пес. Размахнулся и ударил его банкой по голове. Пес окрасился в рыжий цвет, взвыл и исчез. Я через сад. Калитка. Переулок. Тишина. Домой… (…)

… До сих пор не могу отдышаться!

… Ночью стреляли из пушек на юге, но чьи это — не знаю. Безумно йода

жаль".