Белая карета

Две сестры выкатили в коридор тележку с телом Анри, который, видимо, еще только приходил в сознание. Давешний Голубь, пятясь, парил возле него. В руке у него были какие-то трубочки, не то проводки, отчего казалось, что это он с их помощью управляет тележкой, заставляет ее то ехать по коридору, то остановиться у лифта. Анри открыл глаза, но еще не видел, что его правая кисть, лежавшая поверх простыни, проткнута спицами из блестящего металла и забрана в такой же каркас. Он пошевелился, и я перевел врачам вопрос, который сам едва смог разобрать по губам:

– Он спрашивает, где он. Куда вы меня везете?

– В реанимацию, натурально, – прогудел Михиладзе.

– Там нет мест, – сказала сестра. – Гололедица, везут бабушек, как дрова, у всех шейка бедра. Не выкидывать же их на ночь глядя.

– А, ну тогда в восьмую. А что, там четыре койки всего. Я завтра там его посмотрю.

– Ему нельзя здесь, – сказал я, – он просил в Американскую клинику, у нас, то есть у посольства, с ними договор.

– Вы просто не в своем уме, – сказал Михиладзе. – Вы хотите сказать, что я четыре часа по косточке собирал ему кисть, а теперь это все в задницу? Забирайте вашу водку, и чтобы я больше никогда не видел ни его, ни вас.

– Нет, ну что вы…

– Тогда будьте здесь завтра без десяти восемь. Сейчас пройдите с ним до палаты, чтобы утром не путаться, а я пока откупорю вашу «Белугу», у меня смена кончилась.

– В самом деле, его сейчас нельзя никуда везти, – мягко сказал Голубь, подкручивая что-то в своих трубочках, между тем как сестры закатили тележку в лифт. Хирург остался, а мы вознеслись куда-то выше.

– Что он сказал? – прошептал Анри.

– Объясните, что я сделаю ему укол и он будет спать до утра как младенец, – сказал Голубь, продолжая вглядываться в лицо больного.

– O mon Dieu! – прошептал Анри. Он, наверное, увидел свою руку.

Мы выкатились, миновали еще двери и попали в какой-то следующий мир, где свет был тускл, стены обшарпаны, неприятно пахло тушеной капустой, мочой, йодом и какой-то еще больничной дрянью. В палате, куда завезли каталку, лежали трое, все пялились на нас, хотя на край постели сел только один, второй лежал с задранной к потолку ногой в такой же хитрой конструкции, какая была у Анри, а третий не мог даже повернуть голову: весь запеленатый, как мумия фараона, он только косил глазом. Не обращая внимания на протесты, которые я перестал переводить, сестра ловко спихнула Анри на койку, а Голубь достал из кармашка шприц, снял колпачок и вкатил содержимое в одну из трубочек. Глаза француза тут же закатились как бы в обмороке – я даже испугался, что он умер.

– Ну, нам пора. Вы спуститесь и выйдете с той стороны, дайте только сколько-то денег нянечкам, если хотите, чтобы они его протерли и надели памперс…

Доктор с сестрами испарились, а я стал выкладывать на тумбочку содержимое сумки, стараясь раньше времени не повернуть голову, а только бдительно вслушиваясь, что там за спиной: армия, где я оказался, когда меня турнули из МГИМО, научила меня этому, а в больнице оно сразу вернулось как-то само собой.

– Йогурты в холодильник отнеси, – сказал слева мужик с ногой. – В коридоре увидишь. Надо прямо в пакете и фамилию надписать. Как фамилия-то у него?

– Вы все равно не запомните, – сказал я, понимая, что настало время вступить с ними в контакт. – Он вообще француз, на…вернулся с лестницы, а по-русски и не может сказать.

– С какой лестницы, в подъезде? – с интересом спросил тот, который был весь в гипсе.

– Нет, со стремянки.

– Видишь, Толян, он француз, а мудак, как и мы, такой же…

– Ясное дело, – согласился Толян, который единственный тут мог передвигаться.

Третий, с подвешенной ногой, повернулся ко мне, благо шея у него была свободна:

– А тебя самого-то как звать?

– Максим, – соврал я на всякий случай, хотя никакой нужды в этом не было (но армия, как настоящего разведчика, в свое время научила меня осторожности).

– Слышь, Максим, – прогудел обездвиженный, – расскажи, что там в стране и в мире происходит. А то в этой гребаной палате даже телевизора нет. Толян один ходит в холл смотреть, но он только пыхтит, ничего толком пересказать не может. В Крыму как?

– Все отлично в Крыму! – бодро сказал я. – Крым наш, погода хорошая, восемьдесят шесть процентов россиян одобряют действия президента. В Донецке и Луганске мирные демонстрации, но они, кажется, уже не такие уж и мирные.

– Надо Харьков брать, – сказала нога убежденно. – Вишь, Вован, такие исторические события там происходят, а ты тут завис.

– А ты? – парировала мумия.

– Не, ну я-то успею, – сказала нога. – Слушай меня, я все ж таки капитан запаса. Там все так скоро не кончится, мы еще повоюем. А ты поедешь, Толян?

– Я-то? – переспросил Толян, прикидывая взглядом расстояние между постелью ноги и своей собственной. – Я чё, ебанько?

– Козел ты, а не русский, вот чё! – сказала нога с досадой, понимая, что и тапком, даже если он успеет за ним нагнуться, ему в изменника все равно не попасть. – Только утки и можешь выносить. А ну подай ее лежачему, ему пора поссать…

Мне тоже пора было завершать свое участие в этой дискуссии, и я сказал: