Белая книга

Рябина перекинула ветви через забор над колодцем, будто хотела смотреться в его зеркало. Колодезный журавль всегда шоркал по ее ветвям, когда спускали и подымали ведро. Осенью ветви рябины полнились светло-красными гроздьями, и на голову того, кто торопливо вытягивал ведерко, сыпался ягодный град. Иной год, бывало, ягоды рдели до глубокой зимы. Тронутые морозом, они были отменным лакомством для ребятишек и дроздов.

За колодцем садовая изгородь спускалась довольно далеко под гору. Она отделяла двор от поля. За изгородью стояли три высокие осины и неказистая березка. Между последней осиной и березкой прилаживали толстую слегу и вешали качели. Ребятня качалась на них с утра до вечера. Качались на них и взрослые, чтобы, как говорится, летом комары не заели и чтобы вволю погорланить после тихих дней поста. Так понемногу настраивали они глотки на летнее громкоголосье.

Э-ге-гей! Девчата-соседки! У печки наседки! К нам ступайте! К нам! К нам! К нам!

В другую сторону сад тянулся уже безо всякой изгороди. Да и росли там всего три куста крыжовника с мелкими худосочными ягодами. Никто за крыжовником не ухаживал, однако каждое лето зеленушки обрывали все до единой, не дав им дозреть. Кусты эти росли у самых парников, только это и спасало их от голода: весной, когда в парниках меняли землю, комок-другой перегноя падал и на корни крыжовника. Случалось, через деревянный борт перекувыркивалась гусеница майского жука и, пребольно наколов брюшко, мигом сворачивалась серебряным колесиком, спрятав в него блестящую коричневую голову.

За парниками разрослась высокая душистая пижма. Она подставляла полуденному солнцу свои желтые подушечки, приглашая пчел посидеть на них. А у самой стены избы торопливо вытягивались стебли любистка, того, что летом и зимой кланялся под окном хозяйской комнатушки.

На восточной стороне у стены насыпали песку, положили старое бревно и устроили завалинку. Солнечным воскресным утром кто-нибудь, в одиночку или вдвоем, присаживался на завалинку погреться, а то, бывало, в праздник там собирались все домочадцы разом. И тогда лучше нашей завалинки не было на свете места.

Тут же неподалеку, напротив завалинки, были хозяйские грядки со свеклой. Потому как в стене кладовой окошек не было, земля на огороде тучнела день ото дня. Свекла крупная, ядреная, росла как на дрожжах, прямо-таки сама выпирала из земли. Над ботвой алели маки, красовались бархатные темные метелки волчьих бобов и сборчатые листья кормовой капусты с твердыми, будто деревянными, стеблями.

Со двора под горку вела дорожка, сплошь заросшая одуванчиками и подорожником, она отделяла свекольные грядки от большого огорода.

Под горушкой у самой дороги стояла развесистая кривая ива. Ее комель тонул в зарослях крапивы. От старости ветви ивы сделались до того хрупкие, что нередко отламывались сами собой, особенно в зимнюю пору. За капустными грядками выстроились в ряд еще несколько ив. Подле последней ивы была глубокая копань с неиссякаемым запасом воды. Ее называли нижним колодцем. Очень он был там к месту: весной во время поливки огородов было бы истинным мучением — таскать воду со двора.

* * *

Клети. Все они мало-помалу пристраивались друг к дружке и были под одной крышей. У самых ворот скотного двора новая клеть хозяев. К ней впритык — маленькая красивая калитка. Через калитку, обойдя клеть, можно было выйти на хозяйский капустный огород, о котором, пожалуй, и рассказывать нечего, кроме как то, что огорожен он был плетнем, а вдоль плетня рос сочный крупный щавель. У новой клети была высокая подклеть. Со стороны огорода туда мог бы подлезть и взрослый человек, только лазить под клеть ему было незачем.

Спереди с кровли спускался широкий навес над такой же ширины крыльцом. У крыльца большущий белый камень. Рядом с ним темный камень, поменьше. По таким ступеням и малый ребенок мог забраться на дощатое крыльцо и оттуда в клеть. С одного боку крыльцо снизу и до крыши наглухо забили досками, устроили там нечто вроде собачьей конуры. Положили туда мешки с соломой, и собаки наши спали прямо-таки по-царски, хотя и очень чутким сном: только успеет еврей-коробейник свернуть на наш прогон, псы уже подергивают ушами и принюхиваются.

В клети было красивее, чем в избе. И столько света проникало через маленькое оконце, что можно было читать, даже если приходилось притворять дверь, когда подымался ветер. Через это окошко виден был весь двор и крыльцо избы.

В клети был дощатый пол и крепкий потолок. А под крышей держали всевозможные лишние и не слишком нужные вещи. Внизу стояли шкапы, стол, кровати, окованный железом хозяйкин сундук с приданым. На крышке сундука голубая роза с пятью лепестками.

Шкапы коричневые, крашеные, один совсем простой, без росписи, только наверху над дверцей красные цифры: 1864. Зато у второго все углы окаймлены голубыми дужками, а на дверце в самой середке во все стороны распластался голубой цветок. Под дверцей шкапа ящик, а над дверцей — тоже голубой краской — выведены такие же цифры, что и на старинном молитвеннике: 1827.