Белая кобра

За спиной капитана стояли ещё двое гаишников, которых я тоже видел вчера на посту, и даже разговаривал с ними. Один из них оформлял со мной документы и составлял протокол. Как видно, они только недавно сменились с дежурства, и сразу же поспешили сюда. Краем глаза в окно кухни я увидел под окнами во дворе, возле черного хода, на том самом месте, где стоял утром Серегин джип, новенькую БМВ с блатными номерами. Значит, они приехали на своей машине, которая, судя по номерам, принадлежала капитану. Служба в ГАИ имеет свои привилегии, позволяющие получать номера с маленькими цифрами, по которым ГАИшники легко распознают своих, и прочих блатных.

Тем временем менты огляделись по сторонам, капитан сделал знак, и они тихо двинулись вперед, достав оружие. Капитан пропустил постовых вперед и пошел следом сразу же к входу во вторую комнату. Сразу было видно ГАИ: в отличие от обычных ментов они даже не заглянули сначала ни в ванную, ни в туалет, ни на кухню. Они перли напролом, потеряв разум, как крысы на дудочку крысолова, на запах денег. Ну, ну. Пускай идут.

Я оставил сумку с деньгами на кухне, и как только они вошли во вторую комнату, встал за их спинами, демонстративно громко клацнув затвором автомата, в чем не было необходимости, не дав им толком насладиться зрелищем своих собратьев, пристегнутых наручниками.

Менты дружно вздрогнули, словно их хлыстом стегнули, или будто они репетировали это движение заранее. Получилось у них здорово, из них хоть сейчас можно было составить симпатичное трио по синхронному плаванию.

— Что встали, гости дорогие? — ласково спросил я. — Проходите, не стесняйтесь, будьте как дома, но не забывайте, что вы в гостях. Смелее! Присоединяйтесь к коллегам, отдохните. Наручники принесли?

Они подавленно угрюмо молчали, совсем позабыв про то, что все ещё сжимают в руках пистолеты.

— Наручники принесли, я кого спрашиваю? — чувствительно ткнул я стволом автомата в спину капитана.

Он вздрогнул и с готовностью ответил:

— Так точно!

Я хотел было поблагодарить его за службу, услышав такой четкий рапорт, но вспомнил почему-то гражданина Лютикова, когда его показывали по телевизору, и мне расхотелось разговаривать с этой мразью.

— Оружие на пол! Быстро! — скомандовал я, с трудом сдерживая накатившую ярость при виде этих предателей и оборотней.

Потом я велел перепуганным гаишникам пристегнуть друг друга наручниками к батарее и заткнуть носовыми платками друг другу пасти, оставив пока не прикованным капитана. Его я попросил повернуться и как только он выполнил мою просьбу, я от всей души врезал ему по зубам прикладом.

— За что?! — вскрикнул он, залившись кровью, сплевывая выбитые зубы, но даже не попытавшись прикрыть лицо руками.

— За гражданина Лютикова, мразь, — процедил я, чувствуя, как во мне поднимается та самая мутная волна, которая приходила во время боя, когда все становится совсем не страшным, когда страх забывается и остается только ненависть и два желания, в обычной жизни несовместимые: жить и убивать.

— Под окном твоя тачка с блатными номерами? — спросил я капитана, стараясь не смотреть на него, потому что боялся сам себя, боялся, что сорвусь.

Капитан, похоже, почувствовал, что дело для него пахнет керосином, поэтому с ответом не задержался.

— Моя, — поспешно ответил он, сглотнув шумно слюну.

— Ключи давай! — протянул я в нетерпении руку.

Он на долю секунды замешкался, и я ещё раз не сдержался и врезал ему. У него на скуле лопнула кожа, после чего он сразу же, даже не вытирая кровь на лице, полез трясушимися руками в карман и протянул мне ключи от машины, жизнь для него была все же дороже, чем иномарка.

— Пристегивайся! — велел я ему, мне не хотелось прикасаться к нему руками, я боялся, что не сдержусь, и он послушно пристегнулся наручниками к трубе батареи.

— Открывай пасть! — приказал я.

Капитан опять замешкался, хотел что-то сказать, и мне пришлось на него замахнуться, чтобы врезать ещё разочек. Но меня остановили.

— Не спеши, оставь нам кусочек, — раздалось за моей спиной.

Я обернулся, стараясь не делать резких движений, и увидел пятерых мужиков, социальная принадлежность которых не вызывала никакого сомнения. Все, кроме самого старшего, были срисованы под копирку: высоко подбритые затылки, кожанки, золотые цепи на шее и на руках. Плечи такие, что в двери им приходилось заходить не иначе, как только боком, могучие шеи, на которых можно было рельсы гнуть, и низкие лбы об которые, как говорила моя бабушка, поросят можно глушить, словом, как в сказке Пушкина, все как на подбор. Сразу было ясно, какой отдел кадров принимал этих молодчиков на работу, и на какую.

Старший был высок ростом, но худ, длинные волосы в художественном беспорядке разбросаны седыми прядями по плечам. Прямо Паганини, если бы не обширная лысина спереди.

Сходство с неистовым композитором дополняли тонкие длинные пальцы, которыми он постукивал по притолоке, на которую несколько картинно опирался. Он криво усмехнулся и опустил большие глаза на вороненый ствол моего автомата, упершегося ему в живот, нисколько не смутился, и посоветовал мне спокойно: