Белая колбаса любви

Стемнело окончательно и бесповоротно. Трусцой мы вернулись во двор. В доме уютно горел свет, падая косыми полосками из окон на мокрую после дождя землю, и на какой-то момент мне захотелось забыть, что вокруг меня творится что-то странное. Может, и вправду мне повезет, и шантажист, получив по голове, отстанет? Пелагея стращает меня, чтобы задержаться в гостях. А если Алексей с Толиком и вправду знакомые Бориса, в чем сомневаться не приходится, раз уж я видела фото, значит, тоже какие-нибудь жулики. Может, Алексею стыдно признаться, чем он на самом деле занимается, вот и выдумал фирму, чтобы выглядеть солиднее?

Подходя к крыльцу, я заметила, что на нем возлежит что-то белое. Оказавшись ближе, я с удивлением узнала белый шерстяной платок, в котором обычно по вечерам гуляла вокруг дома Анна Тимофеевна. Тут же взгляд мой затравлено метнулся в сторону, и я увидела ее ботинки. К ним, конечно же, прилагались и ноги в шерстяных гольфах. И когда пазл в моей бедной голове сложился, оказалось, что на моем крыльце зачем-то возлегает вся Тимофеевна целиком. С чего бы ей вдруг захотелось тут прилечь? Забастовка в знак того, что Мотя гадит в ее кусты? Она же как раз недавно болтала о том, что все нам покажет…

– Анна Тимофеевна, – я кашлянула и начала налаживать контакт: – Я, конечно, понимаю, что все наши недоразумения… Вы тоже хороши. Заладили: прошмандовка, прошмандовка. Мотя глухая, ее сколько не увещевай, она все равно прет буром в ваши кусты. Но я обещаю, что впредь…

Тут до меня дошло, что лежит она как-то неподвижно, учитывая, что Мотя уже минут пять ее старательно обнюхивает. Бабка бы такого не потерпела и непременно двинула бы ей в ухо. Я сделала пару шагов и тронула бабку ногой, реакции не последовало, после чего Мотя вдруг легла на крыльцо и завыла, а я истошно заорала. Наверное, я даже упала в обморок, потому что, когда я открыла глаза, надо мной уже стояли все домочадцы. Пелагея брызгала мне в лицо водой, Алексей осматривал бабку, Валентина стояла в дверном проеме, плакала и вызывала скорую.

– Софа, очнулась, слава Богу! – зашептала Пелагея, наклонившись ко мне и делая вид, что поливает меня водой. – Я, конечно, понимаю: бабка тебе надоела, но зачем так вот? Алиби я тебе обеспечу: скажу, что мы весь вечер играли в две руки «Соловей мой, соловей». Фортепиано наверху имеется, так что вполне…

– Ты с ума сошла? Какой соловей? Да на кой мне бабка? – поднимаясь с помощью Алексея, зашипела я.

– Ну, ты говорила… У вас вражда, и она болтала, что ты Бориса убила. Я бы, может, на твоем месте тоже…

– Заткнись, – шепотом приказала я ей и тут же громко рявкнула: – Звоните в милицию! Убили нашу бабку!

Алексей поднял бровь, Толик воззрился на меня как на припадочную:

– При чем здесь менты? Бабка упала и ударилась головой о мокрые ступеньки. Она жива, но, если скорая не приедет… И тут вот еще, какашки в мешочке у нее какие-то, я случайно понюхал. Не мог понять, что у нее в руке зажато…

– Ты бы еще попробовал, – скривилась Пелагея, явно злорадствуя.

Я же была так рада, что бабка оказалась жива, что даже лишилась дара речи. Хотя еще недавно сама готова была ее удавить. Тут я поведала Алексею и Толику о нашей с бабкой фекальной войне, чем вызвала на их лицах легкую оторопь.

Прибывшая скорая поспешно забрала Тимофеевну, задав всего пару вопросов. Общался с ними Алексей, потому что я пребывала в состоянии нестояния.

– Ну что, когда милиция приедет? Что ты им сказал? – встретила я его на пороге, кутаясь в палантин.

– Какая милиция? Тут же все ясно: бабка пришла к тебе на крыльцо с целью нагадить, поскользнулась и упала. Старый человек, сидела бы дома. Или это все-таки ты ее шваркнула и теперь жаждешь покаяться? – веселился он, видимо, тоже испытав облегчение, что Тимофеевна оказала жива.

– Вы все коллективно с ума сошли? Чем мне бабка мешала? Ну ворчала днями, но за это же по голове не бьют.

– Ну, всякое бывает. Она вот болтала, что ты Борьку убила, какашки опять-таки, тут кто хочет озвереет… – опять вклинилась Пелагея, а я одарила ее таким взглядом, что болтать ей сразу расхотелось.

Пока Алексей с Толиком вышли покурить, а Валентина звонила бабкиной дочке в Испанию, она вновь ожила:

– Я вот что думаю: права ты, бабку хотели убить. Точно тебе говорю. Точнее, не бабку, а тебя. У тебя белый палантин, а у бабки белая шаль. Вы примерно одного роста. Соображаешь? Темно, кто-то просто перепутал и бабке по башке шваркнул. Она на крыльцо приперлась, чтобы напакостить, а ты как раз отошла. Слава тебе Господи, конечно. Бабку жалко, но все же она мне не родная, хотя так рассуждать, может, и не по-христиански…

– Пелагея, заглохни, и без тебя тошно. – взмолилась я: до меня дошло что размышления мои текли в том же ключе, но озвучить их вслух я не решалась.

– Мамочки! Это что же получается? – пискнула Пелагея и забегала по залу. – Алексей с Толиком вроде дома были, хотя я точно сказать не могу, я в комнату поднималась.

Охая, Валентина спустилась со второго этажа: