Белая колоннада

— Нет, это не сплин… Вы знаете, Катюша, я вас очень люблю и ужасно рад, что вы не вышли за меня замуж, когда я вам делал предложение.

— Почему? — спросила она, немного удивленная.

— Можно мне говорить с вами откровенно, вы не обидитесь?

— Конечно, нет.

— Вы, Катюша, очень красивая женщина, но как женщина вы мне никогда не нравились.

— Так зачем же вы столько лет изображали влюбленного? — спросила она, вдруг странно задетая.

— Зачем? Я вам этого не скажу, очень уж чувства и мысли мои некрасивы — мне даже вспоминать о них стыдно… Вообще, все чувства, все мои мысли всегда были либо пошлы и глупы, либо скверны, но вчера со мною случилась странная вещь, и вдруг стало тошно смотреть на себя самого и на окружающее, — понимаете, физически тошно.

Жорж неожиданно хрустнул пальцами.

— Что же случилось с вами?

— Собственно говоря, ничего не случилось, но все это… Катюша, милая, ведь вы меня знаете как свои пять пальцев, мне не надо ломаться перед вами и что-то разыгрывать. Мне вот захотелось прийти к вам и поговорить по душе. Все равно вы уж знаете меня. Как человеку с каким-нибудь физическим недостатком легче раздеваться перед людьми, которые все равно уж об этом знают.

Он встал, постоял несколько минут, словно собираясь с духом, потом опять опустился в кресло. Екатерина Антоновна смотрела на него, улыбалась, и насмешливо спросила:

— Что это еще за новый жанр? Самоунижение?

— Не думайте, Катюша, что я опять ломаюсь, и мне, право, не до этого. Вы умная женщина, вы всегда меня понимали, ценили по заслугам, т. е. не особенно высоко, так поймите меня и теперь. Вы меня всегда насквозь видели и всегда осуждали, и не  любили, а я вас всегда очень любил — даже, пожалуй, больше всех на свете.

Его голос вздрогнул и зазвенел.

— Постойте, Жорж, но вы только что мне сказали, что я вам не нравлюсь, значит, вы меня не можете любить.

— Ах, вы о «такой» любви говорите, — вдруг протянул Жорж.

Накатова даже вздрогнула, ей воспомнилась Таля. Та же фраза, сказанная тем же тоном.

— Да разве вы не знаете, что я жениться на вас хотел, чтобы иметь деньги и чтобы вот эту самую «такую» любовь на эти деньги покупать! Вот… вот вам!

Он вдруг упал головой на ручку кресла и, закрыв лицо руками,заплакал.

Накатова приподнялась с дивана.

Ей хотелось закричать от оскорбления, затопать ногами, выгнать Жоржа, так он был ей гадок в эту минуту.

— Господи, если бы вы знали, как я себе гадок и противен теперь, — заговорил он, вытирая глаза, — и так я вас люблю, Катюша. Верьте мне, что никого у меня нет ближе и дороже вас, и, если вот теперь вы меня не оттолкнете и выслушаете, вы увидите, что я говорю не пустые слова. Позвольте мне говорить, Катюша.

— Ну говорите, — с трудом пересиливая себя, сказала Накатова.

— Вы знаете, Катюша, сами, каково было мое воспитание, и знаете, каков мой характер? Я тряпка, а в доме моих родителей как-то все было устроено, чтобы я вырос таким, каков я есть. Я не виню родителей, не могу сваливать моих недостатков на воспитание. Ведь брат Степа вышел другим человеком, настоящим. Ведь ушел он от нас. Степу так ругали, осуждали, отец его знать не хотел, а он все перетерпел и пошел своей дорогой.

— А, кстати, где Степа? — неожиданно спросила Накатова.

— После отбытия наказания он уехал за границу и живет теперь в Париже — нашел занятия, работает и счастлив. А ведь мы воспитывались одинаково, даже учились в одном и том же училище. И он был прежде такой же пшют, как и я, а потом вдруг сразу изменился. Я его раз спросил, что произошло с ним, отчего он вдруг перестал быть прежним, а он мне отвечает словами Пушкина:

Он имел одно виденье,
Непостижное уму.

А когда я стал приставать к нему и убеждать, что он делает глупости, что он просто дурит, он сказал: «В жизни человека бывает иногда минута, когда он почувствует и ясно увидит что-то иное, лучшее, чем окружающая его обстановка. Представь, что, блуждая по грязным улицам скверного городишка, ты вдруг увидишь великолепный храм, белый».

— С колоннадой? — вдруг вскрикнула Екатерина Антоновна.

— Что, Катюша?

— Нет, нет ничего. Рассказывайте дальше, — слегка смутилась она.

— Вот он и говорит: «Один пройдет мимо и внимания не обратит, а другой уже не захочет жить в грязном городишке и будет добиваться, чтобы хоть на ступеньке храма примоститься с надеждой, что и до дверей доберешься в конце концов».

— А отчего вы, Жорж, вдруг вспомнили об этом? — спросила Накатова, пристально вглядываясь в его лицо, теперь едва видное. Камин догорал, и только угли еще краснели, и капризные огоньки, вздрагивая, пробегали по ним.

— Вспомнил я об этом оттого, что со мной случилось то же.

— Вы тоже видели белую колоннаду? — странно равнодушно спросила она.