Белая Кость (СИ)

— Благодарю вас, лорд Айвиль! — Обратил взгляд на Рэна. — Осада — это война на изнурение. Голод — это тоже орудие войны. Уже молчу о жажде. Я хотел выжить. У меня семеро детей. Кто о них позаботится? И почему я должен выкладывать правду человеку, который нарушил рыцарский кодекс чести? Не лично, но руками своего племянника, рыцаря Сантара.

Рэн указал на стул:

— Присядьте. — Подождал, когда секретарь-нотарий сядет и успокоится. — Вы говорили о законе.

Монт провёл ладонью по застёжкам куртки, проверяя, все ли застёгнуты.

— В сущности, я всё сказал.

— Если вдова носит ребёнка — она становится хозяйкой владений?

— До появления ребёнка на свет. Если родится мальчик, вдова управляет землями до его совершеннолетия. Если девочка — вдова с младенцем возвращается к своим родственникам.

— Почему?

— Герцог не удосужился составить завещание и оговорить в нём возможность передачи титула и владений дочери.

— Так она ещё не родилась, — пришёл в замешательство Рэн.

— Неважно. Таков закон. В любом случае лорд Мэрит остался бы ни с чем. Он надеялся, что невестка успела понести. А я выразил надежду, что вдова его не прогонит.

Рэн допил вино, поставил кубок на пол:

— Представляю, как он разозлился.

— Не то слово! Лорд был вне себя от ярости.

Эсквайр сообщил, что ужин готов. Рэн велел накрывать на стол и предложил секретарю-нотарию отужинать.

Монт засветился как масляная лампа:

— Для меня это великая честь.

Слуги принесли жареное мясо со специями, сыр, ломти хлеба. От сыра пахло дымом — наверное, хранился в подвале сгоревшей башни. А хлеб испекли недавно: тёплый, мягкий, ноздреватый.

После бокала вина Монт захмелел. Рэн и Киаран, переглядываясь, стали аккуратно задавать ему вопросы. Секретарь-нотарий не имел допуска к секретным документам и говорил только о тех о бумагах, что проходили через его руки, — никакого предательства в словах клерка не прослеживалось, лишь сухая информация. После третьего кубка он потерял осторожность и начал делиться слухами, которые смаковали в главном городе королевства. Сообщённые им сплетни показались Рэну довольно познавательными. Когда секретарь начал клевать носом, воины взяли его под руки и повели в гостевые покои.

Рэн распорядился приготовить ванну, перебрался к камину и, потирая подбородок, уставился на огонь.

Помещение нагрелось, и Киаран скинул плащ. Его кожаный наряд с медным отливом в свете огня походил на изящные доспехи.

— Какой замок возьмём следующим?

— Фамальский, — ответил Рэн.

Поставив стул напротив него, Киаран сел:

— Предлагаю потеряться.

— В смысле?

— Можно поехать такой дорогой, что никто не будет знать, где мы и куда направляемся.

Представив, какой поднимется переполох среди дворян, Рэн тихо посмеялся. Изучив карту и проработав маршрут, вышел во двор, приказал привести мечника, отравившего колодец, и толкнул его к пленным солдатам, сидящим кружком:

— Ваш товарищ оказался предателем. Судите его по совести.

На рассвете мечник с вздувшимся от воды брюхом болтался в петле над воротами.

— 1.25 ~

Половину жизни Янара провела в небольшой женской общине при мужском монастыре. Монашки и девочки-прислужницы ни разу не видели монахов: их обитель находилась в конце сада за высоким каменным забором. Настоятельница раз в неделю носила наставнику какие-то бумаги. Когда она уходила, старшая из монахинь собирала девушек в одной келье и заставляла молиться, чтобы святая мать вернулась. Она говорила, что мужчинам нельзя верить, даже если на мужчине ряса и он дал обет целомудрия. Говорила, что надо обходить солдат стороной, а при виде наёмников бежать куда глаза глядят. И обязательно подкрепляла свои слова какой-нибудь душераздирающей историей о том, как наёмники насилуют женщин и детей, как измываются и в конце концов убивают.

Низкое происхождение не позволяло Янаре принять монашеский обет, и она исполняла обязанности прислужницы. Невестами Бога становились только дворянки. Родители, богатые или не очень, не желали дробить приданое между несколькими дочерьми и отдавали младших в монастырь. Янара же оказалась там по прихоти отца. Флос надеялся, что она придётся настоятельнице по душе, и её оставят. И очень огорчился, когда Янара вернулась домой.

Семья еле сводила концы с концами и к появлению лишнего рта оказалась не готова. Янару и раньше отпускали из монастыря — на день или два — увидеться с родными. И всякий раз она чувствовала себя дома ненужной. Теперь, по её возвращении, домочадцы и вовсе превратились в глухонемых. Даже мать, рассеянная и задумчивая, избегала разговоров с Янарой.