Белая крепость

Он снова вернулся к излюбленным материям, стал рассуждать про «нас» и про «них», про грядущую победу, но в его голосе слышалась какая-то совершенно непривычная мне печаль: он словно обращался к нашим общим, хорошо обоим знакомым детским воспоминаниям. Когда я взял в руки уд, он не стал возражать, ничего не сказал и про мои неумелые попытки что-нибудь сыграть; он все говорил и говорил о прекрасных днях, которые наступят, когда мы обратим вспять течение реки, но мы оба понимали, что на самом деле он говорит о прошлом. Перед нашим внутренним взором стояли безмятежные деревья в тихом саду за домом, ярко освещенные теплые комнаты, обеденный стол, за которым собралось множество родственников. Впервые за многие годы Ходжа вселял в меня душевный покой; я согласился с ним, когда он сказал, что любит здешних людей и ему будет тяжело с ними расстаться. Немного подумав, он вспомнил о глупцах и разозлился; я и тут признал, что он прав. Его уверенный вид теперь не казался мне таким уж напускным, не знаю даже почему; может быть, мы оба уже догадывались о новой жизни, которая ждала нас в самом близком будущем, или я думал, что на его месте вел бы себя точно так же.

На следующее утро, получив распоряжение испытать чудо-оружие на одном из небольших укреплений противника вблизи дороги, по которой шло войско, мы оба уже знали – какое-то странное предчувствие подсказало, – что наша махина никаких особенных успехов не принесет. Без малого сто человек, которых султан отрядил нам в помощь, разбежались, как только оружие пришло в действие. Из тех, кто не успел этого сделать, некоторых задавило насмерть оно само, других перестреляли враги, когда наше чудище, произведя несколько неудачных залпов, самым глупым образом застряло в грязи. Разбежавшихся перепуганных солдат, уверенных в том, что чудо-оружие принесет несчастье, для нового наступления мы собрать уже не смогли. Похоже, оба мы думали об одном и том же.

Потом, когда отряд Шишмана Хасан-паши взял укрепление за один час и без особых потерь, Ходжа вновь захотел найти подтверждение одному ему известной глубокой истины, и на сей раз, как я думал, мне тоже очень хорошо была понятна его надежда, но всех, кто находился за стенами укрепления, зарубили саблями, и среди обгорелых развалин не оставалось даже смертельно раненных. Я сразу понял, о чем подумал Ходжа, увидев сваленные в кучу головы, которые собирались показать султану; более того, мне казалось оправданным его любопытство; но я уже не хотел всего этого видеть и отвернулся. Вскоре я не удержался и все-таки снова посмотрел в ту сторону, но головы уже уносили, и я так и не смог узнать, насколько далеко он зашел.

В полдень, когда мы вернулись к главной колонне, нам сказали, что Доппио до сих пор не взята. Султан был в ярости, грозил наказать Сары Хусейн-пашу и двинуть к крепости все войско. Ходже повелитель посулил, что, если цитадель не будет взята к вечеру, в утреннем приступе примет участие и наше оружие. Затем он приказал отрубить голову командиру отряда, который целый день безуспешно пытался овладеть одним небольшим укреплением. Про нашу собственную неудачу и про слухи о том, что чудо-оружие приносит несчастье, султан даже не упомянул. Ходжа больше не говорил о том, кто и как будет делить победу; он помалкивал, но я знал его мысли: он думал о том, чем кончили его предшественники на посту главного астролога; и еще я знал, что, когда мне вспоминается мое детство, животные, жившие в нашем поместье, те же воспоминания посещают и его; я знал, что нашу последнюю надежду он видит в известии о взятии крепости, но в глубине души не чает этого известия дождаться, не желает его; что объятая пламенем церковь с колокольней в деревне, разрушенной и сожженной солдатами, осатаневшими от долгой неудачной осады, и молитва, которую шепчет бесстрашный настоятель горящего храма, возвещают Ходже о приближении новой жизни; что солнце, садящееся за лесистыми вершинами по левую руку от нас, рождает в нем, как и во мне, ощущение того, что вот-вот тихо и осторожно завершится нечто прекрасное.