Белая ласточка

– А насовсем останешься? – Войтек лукаво поглядывал на нее своим перевернутым лицом и бухал пятками в стену. Волосы бахромой свисали над валиком.

– Зачем же мне насовсем, – удивилась Нина. – Я же здесь живу.

– Ну, если замуж выйдешь. Ну за иностранца, скажем… – Войтек перевернутым лицом глядел на нее.

– Ну и что? – Нина не могла понять. – Все равно, зачем же насовсем?

– Не поедешь? Никак?

– Не дури, Войтек… Нет уж, мне и тут хорошо.

– А со мной? – Войтек улыбался и болтал ногами под самым потолком.

– Ну с тобой, конечно, ка-акой разговор! С Войтеком хоть на край света…

Нинка вдруг ни с того ни с сего запустила в него подушкой. Войтек потерял равновесие и шмякнулся на пол. Вскочил, с размаху сел – аж что-то звякнуло внутри тахты.

– Правда?!

Нинка скорчила гримаску Войтеку, дразня его:

– Ты ведь симпапуля. Как сосиска.

Помотала головой, будто стряхивая с себя солнечную полосу, которая теперь прошла по ней. Зажмурилась, отвернулась от бликов солнца; лицо ее порозовело. Поднялась и подошла к окну. Ярко, снежно, искристо на улице! Ветви тополей в шершавом инее, таком кристаллическом, как кораллы; белые кораллы зимы! Нина смотрела, как там по лыжне бежали двое мальчишек. Один, малыш, семенил в черной шубке, а другой, постарше, то и дело догонял меньшого и наступал на его лыжи. Маленький сердился и все пытался огреть обидчика лыжной палкой, а тот увертывался и ликовал. И ей тоже стало весело и захотелось на мороз.

– Гав-гав-в! – протявкал Войтек по-собачьи. Он уже опять кувыркался, болтал в воздухе ногами.

Нина обернулась.

– Ну, если ты пес, то пошли гулять. Где поводок?

Войтек брыкнул пяткой воздух и вскочил на ноги с тахты.

– Ма-ам! Готов там чай? – крикнул он в сторону кухни. -

Мы гулять хотим.

И, обняв Нину, закружил ее по комнате.

«Что-то давно уж Нинку не видать… Может, пойти позвонить ей из автомата на лестнице? Совсем забыла меня…»

Жанна соскучилась, да и вообще ей порядком надоело томиться в палате.

«Вот кому весело! – размышляла Жанна чуть свет, после «температуры», когда не спится уже, а вставать еще не скоро. – Войтек ее толстый приехал, и вообще у нее тыща друзей и дел. Чувыкина же! В классе, бывало, как произнесут это «Чувыкина», всем смешно и интересно. Ясно, опять Нинка что-то затевает. Вроде коллективного воспитания тигренка, взятого из зооуголка, или шефства над баней номер семнадцать, что на набережной по соседству. Нинка же! С ней не пропадешь. Вот у кого жизнь бьет ключом, и все по голове, как она сама говорит, и всегда у нее дел по горло. Даже некогда навестить больную подругу…»

Скучно Жанне. Зато вместо Нинки стал навещать ее тот самый санитар либо лаборант, веселый дядечка, что принес тогда таблетку. Заглянет в палату, будто по какому делу, и вроде невзначай присядет около Жанны. Сунет что-то в тумбочку – редкие снотворные, а то и шоколадку – и давай лясы точить, и все с намеками на свои чувства. Жанна злилась: «Дурень старый, хоть тоже считает себя молодым. Разве сравнить его, например, с Витей, таким легким и нежным».

Да, нежным… Только целовал-то он нежно не ее, а другую девушку, в капюшоне…

Жанна с мукой вспоминала все-все с самого начала, с той самой древне-борисовской эпохи. А на лаборанта и внимания не обращала. Только злилась, когда он опять заглядывал в палату, хамила ему, рывком отворачивалась к стене, чуть завидит его розовую рожу в дверях. Соседки дотумкали, от них не скроешь, встречали теперь его смешками да шуточками: «Опять к нам Ромео топает», «Лошадка-то с норовом попалась, поди объезди такую», «Да где ему, на ковбоя не тянет». Палата отвечала смехом.

Он стал заглядывать к Жанне все реже. В коридоре лишь, на бегу, поздоровается, кивнет и мимо, мимо. А потом случилось это… Ночью как-то вышла Жанна в коридор. Оглянулась: никого… и проскользнула в служебный туалет, куда больным ходить запрещено. Зато там всегда чисто, свежо, да еще зеркало в рост, а большие зеркала – Жанкина слабость. Тут-то он и подстерег ее – дежурство его, что ли, было? – когда Жанна совсем одна причесывалась перед зеркалом. Обхватил, задышал жарко, часто, прямо ей в лицо, фу, мерзость! Притиснул к темному углу меж окном и раковиной… Так притиснул, что и пикнуть не смогла. Да что там пикнуть – вздохнуть невозможно. Распахнул ее халат. Лапы алчно хватали ее полуголую грудь; навалился всей тушей… Губами больно залеплял ей рот… Она отбивалась, как могла, откидывала в стороны лицо, но сил не было.

Обмякла, потемнело в глазах. Судорожно вдруг свело горло.

Рвало ее долго. Лаборант испуганно лепетал: «Ладно, ладно!.. Что с тобой?.. Ну хватит. Ну перестань…»

Добралась до палаты, повалилась в постель. Никто ничего не заметил. Но в душе что-то рухнуло, подалось под напором мутной гадости. «Скоты все они. Самцы поганые… Ну и гадость! Так вот что такое все их «чувства», вся их «любовь»!..» Даже плакать не хотелось. Было только скучно и пусто.