Белая лебеда

— Не могу больше!.. Хоть зарежь!.. Понимаешь, Авдеич, что там творится? У хозяина, у которого я всегда останавливаюсь, три года назад из дому ушел сын… Уехал куда-то… Хотел в город податься, а ему справки не дали… Он взял и убег… Понимаешь? Бежал из колхоза… А недавно вернулся без руки и больной. Чахотку где-то подхватил. Руку же потерял на лесосплаве в Сибири. И что ты думаешь? На другой же день ихний милиционер Жлудов арестовывает парня. Отец и мать в слезы, я пытался урезонить Жлудова: парень и так еле жив, без конца харкает кровью, ему лечиться нужно — ни в какую! Я позвонил следователю, секретарю райкома — ничего не помогло. Не суйся, сказали, не в свое дело. Вот так… Повез того парня Жлудов в город, а когда ехали берегом, парень улучил момент — и в Дон… Да куда там… С одной рукой и в одежде…

Назад меня подвез один знакомый из горисполкома… «Обычное дело, — сказал он, — чему тут удивляться?» Нет, ты понимаешь, Авдеич? — Григорий заходил по кухне. — Обычное дело!

— Ты погоди, Гриша, — глухо проговорил отец. — Давай по порядку…

— Вот, вот… Завели мы порядочки!.. Ха! Деревня живет без паспортов, а чтобы выехать в город, требуется справка… Это как? Порядок? Обычное дело? А налоги какие? Подчистую выметаем из колхозных амбаров, но и с каждого двора… Недавно Жлудов в Атаманской балке выследил казачек. Они прятали от налогов своих коз и ходили их доить, чтобы хоть немного молока дать детям…

— Дела-а-а… — тянул неопределенно отец. — Черт-те что получается… А что в горкоме говорят? Ты же там… крутился.

— Открутился, — невесело усмехнулся Григорий. — Что говорят… Одно и то же… Сплошная коллективизация и борьба за хлеб… Я вот уполномоченный, езжу и выметаю… Придешь к неплательщику, а там старики и дети… Старуха брякается на колени и со слезами просит не забирать последний мешок зерна… Детей кормить-то нечем… С голоду помрут… Другой раз махнешь рукой… Да ну ее!..

— И не говори… Я тоже одного в Керчике раскулачивал… Не дай бог еще раз такое увидеть… был середняк как середняк, так завел коптильню… Какую он рыбу возьмет с речушки? Так… Совсем ничего… Да был рыбак… Небольшим неводом разжился… Для себя коптил и другим давал коптить… Бесплатно… Так беднота записала его в кулаки… Ну… Дом неплохой построил… Да ить строился лет пять. Своими руками…

Вот я и думаю, Гриша… Нэп мы прикрыли, а взамен колхозы? А не все хотят в них… Вон сколь коров и лошадей забили… Про овец и не говорю… Лишь бы в колхоз не сдавать… Да и назад бегуть… Из колхозов.

— Трудный это вопрос, Авдеич, — тяжело вздохнул Григорий. — Голову сломаешь, а не поймешь… Жмут сверху — и все!..

— Так что же это за такая политика, если народу плохо?

— Ты потише с таким-то, — зашипел Григорий. — Страшно, в какое время живем… Говори да оглядывайся…

— И скажи, какую власть забрал… А в революцию совсем про него и не слышно было… Только Ленин… Ну, еще Буденный, Щаденко…

Я слушал, затаив дыхание. Что они говорят? Да ведь это же о Сталине!.. С детства я любил Сталина. Мне о нем сестра Аля без конца рассказывала. Она сама любила его упоенно, без сомнений… Она рассказывала, как Сталина арестовывали и ссылали в Сибирь, а он бежал оттуда и опять боролся за счастье простых людей… Любовь к Сталину была у меня самая искренняя. И вот мой отец и Григорий в чем-то обвиняют его, говорят о нем плохо. Ага! Это они сговариваются! Потому и забились в кухню, чтобы их никто не слышал. Меня-то они не заметили… Значит, они враги народа? Ах, да что же мне делать теперь? Как жить буду?

Я уже готов был выскочить из укрытия и уличить их в измене, но тут отец сокрушенно проговорил:

— Кольча-то его больше любит, чем меня… И ничего не поделаешь. Еще знаешь что? Что-то часто стал сниться забой. Сколь лет в шахту не спускаюсь, а вот приснился… Будто рубаю и рубаю, ползу на спине, и не думаю, правильно ли лаву наметил маркшейдер… Но, бывалыча, и лава заваливалась, и мы оставались в забое… Тогда собирались люди и откапывали… Раза два я попадал в завал…

— Ты о чем это, Авдеич?

— Забой, говорю, снится… И будто до того дорубался обушком, что голова в какую-то пустоту вошла… Оглянулся: батюшки! Дальше пропасть! А мимо меня лезуть люди в эту пропасть, понимаешь? Сами лезуть… На глазах исчезають в той пропасти… Вот беда-то! Видять эту пропасть и лезуть…

— Не пойму, куда клонишь?..

— А тут и понимать нечего, Гриша… Пойдешь в начальники, не зарывайся, не надрывай терпение людское… Как тот Жлудов. Вопрос исчерпан! А то ить пропасть эта бездонная!..

Вскоре Григория вызвали в трест «Шахтерскуголь» и направили в соседнюю область начальником шахтоуправления.

Разговор Григория и отца, особенно слова о забое и пропасти, надолго запомнился, но лишь через много лет я понял, что и Григорий и отец искали ответы на мучительные и непонятные вопросы, какие капканами расставляла тогдашняя сумбурная и неустроенная жизнь.