Белая малина: Повести

Мир до боли теплый

Есть редакторы толстых, солидных журналов, публикующих солидные произведения, полные интеллектуальных ужимок и ложной многозначительности… В таких журналах, как правило, печатаются авангардисты, концептуалисты и прочие окололитературные имиджмейкеры… Музафер Дзасохов — редактор детского журнала «Ногдзау». Крепкий, как легионер, с широким, как плита, лицом, с жестким «до холодка» взглядом, — весь он никак не монтируется с трогательным, по-детски незащищенным миром своего творчества… Я задался вопросом: почему этот сумрачный, редко улыбающийся человек редактирует и ведет детский журнал? И сам себе ответил: потому что он родом из детства, в котором, вопреки годам, а Музаферу уже за шестьдесят, он остался на всю свою оставшуюся жизнь, ибо детство — Родина, которую не предают даже предатели… Для кого-то детство — это время от рождения до ранней юности, но в любом случае, детство — это чудо, потому что каждый миг открываешь и постигаешь мир, в котором ты оказался в свой первый и последний раз; мир до боли теплый, а если и жестокий, то это ты поймешь потом, это приходит с годами и опытом, хотя и детство может быть с привкусом трагедии — жизнь есть жизнь.

Детство Музафера Дзасохова было если не трагичным, то драматичным — на фронтах Великой Отечественной погиб отец. Оставшаяся с тремя детьми и извечным вопросом «как жить дальше», рано из жизни ушла мать. Но читая Музафера Дзасохова, например, его повести «Весенние звезды» или «На берегу Уршдона», постоянно ловишь себя на мысли, что боль и радость, присутствующие в них, через личное замешаны на пласты осетинской земли и осетинского духа так густо и вязко, что не провернешь…

Село Красногор, в котором рос и мужал будущий писатель, — яркая, сочная и щедрая метафора всех осетинских сел, а этюды и полотна Музафера, населенные домами, саклями, двориками, зеленью, речками, живностью, сельчанами, гостями — такой волной окатывают сердце читателя — захватывает дух, словно вдохнул запах домашнего свежеиспеченного хлеба, вкрутую сваренного душистого мяса в аранжировке араки и горского сыра. Здесь корни древа, на пышной кроне которого цветут проза и поэзия Музафера, причем он не описывает, а ежесекундно проживает все положения своей острой и цепляющейся, как плуг за твердь, памяти — экзистенция — достоинство редких писателей. Природа у Музафера — детище не космических, а языческих сил — он все одухотворяет; его лирическая повесть в новеллах «Наедине с природой», совершенно иная стилистически, лично мне напомнила проницательный шедевр Генри Дэвида Торо «Уолден, или Жизнь в лесу», а коллизии сельского мальчика, впервые попавшего в город, — трагикомические зарисовки Марка Твена, понимающего город с его страстями и урбанистикой, как блудного сына праматери деревни…

Есть смысл обратить внимание на отношение писателя к родному языку. Он пишет не «Урсдон», а «Уршдон» — написательная эклектика его не интересует, а вот исконно народное звучание ему дорого…

Конечно, мастер переводил на язык осетинский четверостишия — рубаи Омара Хайяма. Великий перс и мыслитель умел загнать слона в крошечную шкатулку, но фарси «немногословен»; осетинский язык пружинной сжатости более пространен и велеречив. Музафер перевел Хайяма адекватно не форму, а формулу миропонимания и мироощущения древнего поэта…

Через все творчество Музафера проходит тема материнства, святая тема матери. «Ни у кого не было такой матери, как у меня», — пишет он в предисловии к одной из своих книг. Все верно: мать у нас у каждого одна и неповторимая, и хоть долг наш перед ней неисчерпаем и никому из нас его не вернуть, писатель и поэт Музафер Дзасохов, как Сизиф, понимая всю обреченность своего труда, смахнув со лба капли пота, вновь катит валун своей сыновней к матери любви в гору признательности ей за все, что не выразить ни словами, ни музыкой, ни резцом, ни кистью…

Однажды мне пришлось перевести на русский язык несколько рассказов Дзасохова. Запомнился эпизод в одном из них: мышка, увидев, что носком сапога охотник разорил ее запасы зерна на зиму и, поняв, что теперь обречена — выцарапала себе глаза. Я был потрясен! Не наблюдательностью Музафера, не тщательной деталировкой сцены, и даже не хваткой Жизни со Смертью. Я был потрясен Состраданием, с каким писатель живет в этой жизни, рядом со мной, с нами — сумрачный, неулыбчивый, но в крик — Добрый!.. Этой добротой, выстраданной всей жизнью писателя, как соты медом, пронизана и эта, будем надеяться, не последняя книга Дзасохова, близкая каждому из нас потому, что она не плод вольной фантазии, а скорее, родной очаг, вокруг которого вместе с Музафером сидят его земляки — от пращуров до детей, постигающих азбуку быта, языка и духа Осетии…

Герман Гудиев,

член Союза писателей России,

член Союза кинематографистов России

Весенние звезды

I