Белая масаи

Ближе к вечеру раздался звон колокольчиков. Мы вышли на улицу, и я увидела огромное козье стадо. Большинство животных проходило мимо, другие сворачивали в наш загон, огороженный колючими ветками. Когда в центре крааля собралось около тридцати животных, его плотно закрыли колючим кустарником. Мама взяла сосуд из тыквы и пошла доить коз. Как я позднее узнала, полученного молока едва хватало на чай. За стадом ухаживал мальчик лет восьми. Испуганно глядя на меня, он сел возле маньятты и залпом выпил два стакана воды. Это был сын старшего брата Лкетинги.

Через час стемнело. Мы сидели вчетвером в маленькой маньятте. Мама впереди у входа, рядом с ней – трехлетняя Сагуна, младшая сестра мальчика. Она испуганно жалась к бабушке, которая теперь была ее мамой. Лкетинга объяснил, что первую дочь старшего сына, когда она становится взрослой, отдают бабушке как своего рода пособие на старость. В ее обязанности входит собирать дрова и приносить воду.

Мы сидели на подстилке из коровьей шкуры. Мама разворошила золу и стала медленно, но настойчиво дуть на появившиеся искры. На несколько минут хижину наполнил ядовитый дым, от которого у меня начали слезиться глаза. Все засмеялись. Закашлявшись, я выскочила на свежий воздух.

На улице было совершенно темно. Тысячи звезд висели так низко, что казалось, будто можно протянуть руку и снять их с неба. Вокруг царил покой, и я наслаждалась этим ощущением. В хижинах уютно мерцал огонь. Мама приготовила ужин, то есть чай. После чая мне захотелось писать. Лкетинга рассмеялся: «Здесь нет туалета, одни кусты. Идем со мной, Коринна!» Он ловко раздвинул колючие ветки, и между ними образовался проход. Колючий забор здесь являлся единственной защитой от диких животных. Мы отошли от деревни примерно на триста метров, и он указал дубинкой на куст, который теперь стал моим туалетом. Лкетинга объяснил, что писать ночью можно и возле маньятты: песок хорошо впитывает влагу. Однако по-большому ходить рядом с хижиной строжайше запрещено, иначе нам придется отдать соседям козу и переехать, потому что это большой позор.

Вернувшись в маньятту, мы загородили вход колючими ветками и легли на коровью шкуру. Возможности помыться здесь не было, потому что воды едва хватало на чай. Когда я спросила Лкетингу, как они моются, он ответил: «Завтра на реке, нет проблем!» В хижине благодаря костру было тепло, а снаружи прохладно. Девочка голышом заснула возле своей бабушки, а мы, трое взрослых, немного поговорили. Спать здесь ложились в восемь-девять часов вечера. Вскоре костер догорел, и мы стали укладываться, потому что уже с трудом различали друг друга в темноте. Лкетинга и я тесно прижались друг к другу. И ему, и мне хотелось большего, но в присутствии мамы и в этой бесконечной тишине близость была невозможна.

Первую ночь я, не привыкшая спать на жестком, почти не сомкнула глаз. Я ворочалась с боку на бок и прислушивалась ко всем звукам. Время от времени звенел козий колокольчик, и в ночной тиши он напоминал мне церковный колокол. Вдали выл какой-то зверь. Вдруг в ветках возле хижины раздался шорох. Да, я отчетливо слышала: кто-то искал вход в маньятту. Мое сердце бешено заколотилось, я взволнованно прислушалась. Пристально вглядевшись в маленькое отверстие для входа, я увидела две черные балки, то есть ноги, и два наконечника копий. Затем я услышала мужской голос: «Супа моран!» Я толкнула Лкетингу в бок и прошептала: «Милый, тут кто-то есть». Он издал непонятные звуки, похожие на хрюканье, и долю секунды смотрел на меня почти сердито. «Снаружи кто-то есть», – взволнованно объяснила я. Снова раздался голос: «Моран супа!» Мужчины обменялись несколькими словами, после чего ноги пришли в движение и исчезли. «В чем дело?» – спросила я. Другой воин хотел здесь переночевать. Обычно это не проблема, но поскольку здесь я – это невозможно. Он попробует устроиться в другой маньятте, а мне следует спать дальше.