Белая полянка

— Мои компасы! Посмотрели бы вы, как выплясывали компасы, когда вокруг самолета крутил шторм, крутились молнии, крутились советские истребители. Мои компасы!..

— Хороша ваша синоптическая разведка! Послали нас навстречу шторму. Вешать надо таких синоптиков!

— А я повесил бы ваших мастеров засыла! Они заверили меня, что на этой трассе пересечка исключается. Боже мой, исключается! Налетели на русский авиапатруль, как пьяный на афишную тумбу. Под их выстрелами я бросался во все стороны! Не до вашего Крутихинска было!

Летчик потянулся к термосу, но налить не успел. Меж стволов сверкнуло и засияло, как от молнии. Они разом вскочили, выхватив пистолеты. Сияние двигалось. Белые стволы берез вспыхивали по очереди огнем и тотчас гасли. Нарушители долго провожали настороженными глазами движущийся свет автомашины, шедшей где-то далеко от них.

Им казалось, что роща сквозная, что их видят отовсюду.

— Так дальше продолжаться не может, — сказал коротконогий и покосился угрюмо на девушку. — В Крутихинск не попасть, это теперь ясно. Где он, проклятый Крутихинск? Надо предпринимать что-то другое.

— Этим я и хочу сейчас заняться, — ответил летчик.

— Чем? Выпивкой?

— Не только. Выпью для храбрости и полечу. На запад. Строго на запад.

— Вы можете лететь, как сова, бесшумно и невидимо?

— Бесшумно — едва ли. Акустика русских, самолет, конечно, обнаружит. А вот увидят ли меня их локаторы? Они будут искать меня в небе, они задерут головы, а я прошнырну у них между ногами, в десятке метров над землей. Я пойду на высоте телеграфных столбов, только-только брюхом по земле не буду тащиться. Трудно? Очень трудно! Но я хочу сегодня пить коньяк в нашем казино, а не лопать баланду в русской тюрьме.

Коротконогий посмотрел на небо. Что-то переменилось в ночи. Высокое, оно поднялось еще выше. Луна уже не прозрачная, а пепельная, опускалась устало за вершины берез. Прошла самая тихая пора ночи. В глубине рощи зашуршало, зашелестело, затрепыхалось.

— Похоже на рассвет. Надо спешно убираться отсюда, — сказал коротконогий и деланно небрежно добавил — Я, конечно, лечу с вами?

Летчик помолчал.

— На моей стрекозе без пассажира легче маневрировать, и я с удовольствием оставил бы вас на забаву русским. Но мне здорово за это влетит. Пошли, — ответил летчик, завинчивая пустой термос.

Девушка, увидев, что летчик завинчивает термос, поняла: передышка кончена, сейчас опять начнется мука.

Они подошли, встали над нею, уже с надетыми парашютами, но смотрели не на нее, а куда-то в стороны, пряча глаза.

— От малютки вы ничего не добьетесь, — сказал летчик. — Как ни истязали, она даже губ не разжала.

— Я знаю, — глухо ответил коротконогий и посмотрел на девушку.

А она… тихо улыбалась.

— Она смеется, сволочь! Она издевается!.. Я убью ее!..

— Когда я сяду в самолет. Не раньше. Я не хочу видеть это, — холодно и строго сказал летчик.

— Хорошо! Не увидите! — ответил раздраженно коротконогий. — Идите, готовьте самолет.

Летчик ушел. Коротконогий ткнул девушку носком сапога и указал на самолет:

— Вставай, иди туда.

Она поднялась, шатаясь. Болью ударило и в бока, и в грудь, и в голову. Из разжавшихся губ чуть не вырвался стон. «Еще чего? Не дождетесь!» Девушка пошла впереди коротконогого и вдруг вспомнила, что потеряла где-то мамин гостинец — соленые груздочки, которые любила без памяти. Вздохнула прерывисто, подавляя подступившее рыданье. Она знала, эта ничем не примечательная русская девушка, смешливая блондинка с добрым, мягким лицом, что идет навстречу своей смерти, и все же походка ее была гордой и легкой.

Самолет уже был готов к взлету. Мотор взвыл и заработал с ровной, четкой отсечкой. Коротконогий встревоженно огляделся, но летчик уже перевел мотор на почти бесшумные обороты и спрыгнул на землю.

— Готово? — спросил нетерпеливо коротконогий. — Могу я кончить свое дело?

— Смотрите сюда. — Взяв его за плечо, летчик показал в сторону взлета. — Видите кучу сучьев и сухой ствол? Оттащите их подальше. Взгляните, нет ли ям или канав. Это для нас самое страшное. Кстати, сосчитайте шаги до противоположной опушки. И быстрее, быстрее! Остались минуты! Малютку беру на себя. У меня не убежит, не беспокойтесь.

Коротконогий зашагал по полянке.

Девушка стояла у низко опущенного крыла самолета. Она смотрела на березки и ждала рассвета, хотела, чтобы последний рассвет был ярким, румяным, с веселой зарей. Но утро обещало быть тусклым и туманным.

Роща притихла в ожидании минуты, когда зажжется восток. Вдруг закуковала кукушка. Девушка встрепенулась, послушала и мысленно спросила:

— Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось?

Кукушка неторопливо насчитала десять лет, потом еще десять, и тогда девушка сказала:

— Неправда твоя, кукушка! Неправда! — и, отвернувшись, впервые заплакала от жадного желания жить, от нестерпимой жалости и любви к маме, к старенькой, доброй, всегда веселой маме. Но, подавив плач, повернулась и стала лицом к кабине. Дверцу за собой летчик не закрыл, и она видела щиток управления, густо усеянный стрелками, циферблатами, кнопками, выключателями с непонятными надписями.