Белая Сибирь. Внутренняя война 1918-1920 гг.

Челябинск – центр обширного края, разросшийся в последние десять лет до размеров большого губернского города; центр хлебной торговли и золотопромышленного района. Еще в начале прошлого столетия это была простая башкирская деревня Селяба,[5] лежащая при выходе из гор и лесов старого, седого Урала в долину Западной Сибири.

Когда я прибыл со своим штабом в Челябинск для проведения плана новой операции, не хватало времени, чтобы принимать и говорить со всеми депутациями, приходившими ко мне каждый день с раннего утра и до вечера. Шли горожане, рабочие, казаки, башкиры и крестьяне с заявлением о своей готовности отдать все силы, чтобы только не пустить сюда большевиков, отбить натиск врага, к которому русский народ чувствовал инстинктивную ненависть и смертельный страх.

При подготовке операции мне пришлось исколесить на автомобиле весь этот район, на сотни верст к северу и югу от Челябинска; и всюду я видал одно: русских людей, готовых на какие угодно жертвы и лишения, предпочитавших смерть в борьбе или уход в неизвестную даль подчинению коммунистам-большевикам.

Вот казачья станица Травниковская, одно из тех поселений, где живут потомки скромных строителей великой России. Большие улицы, дворы обстроены хозяйственно и полны добра, площадь с небольшой белой церковью залита палящими лучами июльского солнца и гудит толпой. Все население станицы собралось на площадь, пришли даже казачки с грудными младенцами. Раздается мерный благовест, и медные голоса колоколов далеко разносятся в летнем раскаленном воздухе. Из церкви выходит крестный ход; колыхаясь, плывут над толпой святые хоругви, блестит золотом большой крест, так ненавистный всем слугам интернационала, сверкают на солнце светлыми бликами иконы и ризы священников.

«Спаси, Господи, люди Твоя…» – разносится пение, подхваченное тысячной толпой и заглушавшее даже громкий благовест.

Приходит священник и кропит святой водой две сотни казаков, собранных станицей на фронт, благословляет их на ратный подвиг.

Сосредоточенны и ясны бородатые лица казаков. Глубокая дума и бесповоротное решение отразились на них. Истово крестятся они правой рукой, держа в левой поводья и острые пики. А около дворов по длинной улице увязанные возы, запряженные уже и готовые вывезти семьи этого народного ополчения в тыл…

Встала Русская земля. За что готовы они отдать свою кровь, сложить свои головы, пожертвовать своими семьями? Не за партии, не за дешевые лозунги социалистов идут они в смертный бой с интернационалом. Нет, не за это несут они великие жертвы свои. Послушайте, что говорят эти казаки-крестьяне в своих семьях и на своих сходах:

– Надо кончить с этим делом. Как разрушили нашу землю святую! А все оттого, что царя им не надо стало. Вишь, сами власти захотели… Всех царских врагов истребить надобно…

Послушать только, как истово, с какой верою поют все они эту старую русскую молитву за царя: «Спаси, Господи, люди Твоя»…

А вот другая картина тех же дней. Мой автомобиль, переезжая через гать по болотистой долине верстах в семидесяти севернее Челябинска, завяз своими колесами глубоко в тине. Шофер и его помощник бились безрезультатно над ним, вылезли и мы все, чтобы общими силами вытащить машину.

Из Раевской волости пополнение. Татарин-строевой

Вдалеке серая деревушка, вздымая из распластанной кучи избушек высокий минарет мечети с магометанским полумесяцем. Вскоре из деревни показалась большая толпа и приближалась к нам с шумом и гамом. Впереди бежал богатырь колоссального роста с широкой, как паровоз, грудью, на ногах как каменные столбы, он держал в могучих руках целое бревно, размахивая им над головой и испуская воинственные крики в такт своим быстрым прыжкам:

– Г-гин, г-гун, г-гун!

За богатырем бежала с дрекольем куча татар-крестьян, за ними рассыпались по полю, как горох, маленькие татарчата, старавшиеся не отстать от взрослых. Все это неслось к автомобилю, крича на разные голоса и тяжело отдуваясь от быстрого бега. Не зная хорошо наших русских людей, можно было бы подумать, что деревенская толпа воспользовалась случаем, чтобы напасть на проезжих контрреволюционеров, расправиться с ними, убить. Но мы спокойно и уверенно ждали их; с размаху они набросились на автомобиль, облепили его, как муравьи, и начали поднимать из болота. Заведенный мотор пыхтел, колеса беспомощно крутились, разбрасывая во все стороны грязь и воду. Богатырь подложил под ось бревно, навалился на него плечом и легко приподнял автомобиль. Раз, другой, третий, и машина пошла по твердой дороге; рассеивалось в воздухе тяжелое облако перегоревшего бензина. Татары бежали за автомобилем и радостно смеялись. Я подошел, поблагодарил их и дал богатырю в награду денег.

– Не надо, бачка, не надо, моя не надо! – кричал он, отпихивая деньги, весело-добродушно скаля белые зубы и что-то прибавляя по-татарски.

Я совал богатырю деньги, он отпихивал. Вмешался старшина, пожилой татарин в тюбетейке: