Белая сирень

Герман дёрнулся и закрыл глаза. Медленно он включался в игру.

Вторая пощёчина была чуть сильнее. Кажется, рыжая входила в раж. Герман поморщился.

Рано.

– Маленький ублюдок!!! Мелкая тварь! Ненавижу!

Новый удар по лицу. Её ладонь прохладная и влажная. На коже остаётся чувствительный след. Герман знает, что, впервые увидев его, девушка расслабилась и восприняла всю эту ситуацию, как спектакль, и всё закончится банально сексом. Или не банально – это зависит от того, что она уже видела и знает.

Всё-таки Макаров внимательно отнёсся к его просьбе. Степан пытается ему помочь, и иногда у него это даже получается.

Крики и ругательства превращаются в монотонный гудящий звон. С ударами рыжая уже даже перебарщивает. Не больно, конечно, но кожа немеет и превращается в пластилин.

Посмотрим, из какого материала сделана ты, детка. Злость тяжёлой удушливой волной поднимается из самой глубины нутра. Сквозь закрытые веки перед Германом встаёт лицо матери. Кровь подступает к вискам и колотится, разрывая черепную коробку.

– Замолчи! – он хрипит и вцепляется руками в ненавистный халат. Дёргает его на себя, потом валит женщину на спину, давя своим телом. По спине градом стекает пот. Герман не может открыть глаза. Не может и не хочет, он весь сейчас словно сжатая пружина, готовая разорвать в клочья собственное тело. – Ты грязная сука! Ненавижу!

Снова разрозненные картинки перед глазами: директор школы – в которой он учится, а она преподаёт – толстый лысый, вечно воняющий тип с маслянистыми глазками. Высоченный слесарь в засаленной клетчатой рубашке и щербатым ртом. Неизвестный мужик, на ходу застёгивающий брюки, с которым он сталкивается в дверях, когда возвращается из музыкальной школы. Его лицо Герман даже не успевает толком разглядеть. Глумливые усмешки соседей и дворовых пацанов, прожигающие его спину, когда он тащится в свой подъезд со скрипичным футляром. Он умный мальчик, но эта тварь недостойна такого сына. Она просто тварь, исторгнувшая его из себя вопреки здравому смыслу. И он ненавидит это лицо и тело, в котором был случайно зачат.

Герман рычит. Утратив контроль, он вбивается в горячую плоть и сжимает руками пульсирующую шею под собой. Пот вперемешку со слезами затекает в рот, впитывается в рубашку. Герман чувствует свой запах, который не перекрывают ароматы дорогого парфюма и дезодоранта. Это запах ненависти, ручьём сочащийся из всех его пор.

Её руки пытаются отодрать его от себя, но скользят, цепляясь за рукава испорченной рубашки.

Господи, ещё чуть-чуть! Он уже не может выносить эту пытку. Вместе с протяжным стоном Герман, наконец, обретает любовь и покой.

Он утыкается в плечо девушки. Её волосы лезут в рот, липнут к коже. Всё его тело болит, ноет, но в то же время необыкновенная наполненность внутри успокаивает его и убаюкивает. Рыжая надрывно кашляет, и Герман качается на ней в такт её движениям, словно младенец на руках у матери в период грудного донашивания.

Рука девушки отталкивает его голову в сторону. Она закрывает глаза ладонью и отворачивается. Кажется, сейчас их слёзы смешались, и Герман, приоткрыв рот, слизывает солёную влагу с её шеи.

Герман не слышит шагов за дверью. За той, другой дверью, с улицы. Лишь когда в замке поворачивается ключ, и в комнату вваливается Макаров, Герман с трудом поднимает отяжелевшую голову.

– Гера! – голос Степана звучит глухо и недобро. Ему наплевать на то, что он видит. Он смотрит Герману прямо в глаза и когда понимает, что тот не в состоянии реагировать, хватает его за шиворот.

Рыжая тут же выкатывается из-под Германа и ползёт в сторону тахты. Тищенко видит, как её зад качается из стороны в сторону.

– Что тебе надо? – Герман вяло отбивается, но Макаров не отступает и, продолжая держать в крепких руках, ощутимо встряхивает.

– Гера, послушай меня внимательно, – он склоняется к самому уху Германа. – Скажи спасибо, что я дал тебе время и не приехал сразу. Два часа назад нашли трупы. И там, кажется, твоя Ника.

17

Чудов, восемь лет назад

Кажется, отсчёт пошёл именно тогда, с той ночи.

Ольга легла, но ещё долго не могла уснуть, чувствуя, как кончики обстриженных волос покалывают шею, и всё время хочется завернуть несуществующую уже прядь за ухо. Спонтанный, глупый детский поступок. О чём она думала?

Была глубокая ночь. Оля не слышала, когда пришла тётка. Её разбудили мощные удары в дверь. Кажется, от них задрожали даже кровать и стены. К ним никто никогда не приходил по вечерам и, уж тем более, ночью. Место между язычком звонка и металлическим диском тётка прокладывала картонкой – такая вот прихоть, поэтому вместо звука раздавалось лишь глухое дробное жужжание, словно муха попала в паучью сеть.