Белая смерть

Дэйн сражался с тормозами и рычагами, но «Ситроен» был уже на пределе. Не реагируя на усилия водителя, он продолжал соскальзывать вниз, раскачиваясь из стороны в сторону на камнях, набирая скорость и катясь к скальному обрыву. Радостный вопль Хитая оборвался — он осознал опасность и теперь молил машину удержаться, собраться с силами и поехать вперед.

Я крикнул ему, чтобы он открыл дверь и прыгал, и то же самое повторил Дэйну. Но Дэйн был слишком занят попытками удержать машину, а Хитай в ужасе застыл на своем месте. И что хуже всего, я оказался зажат между ними и не мог дотянуться ни до той, ни до другой двери.

Край обрыва был уже совсем рядом. Я закрыл глаза, ожидая ужасного падения. Хитай прекратил упрашивать машину и сидел, крепко сжав в руках винтовку, как будто таким образом можно было отвести беду. Двигатель взревел. И тут, не успел я осознать, в чем дело, как мы покатились вдоль обрыва, менее чем в футе от края.

Я понял, что Дэйну удалось справиться с машиной. Он снова управлял ею и пытался затормозить. Но нажимавшая на педаль нога уперлась в пол — тормоза отказали.

Несколько ужасных секунд мы катились вдоль края обрыва, потом Дэйн резко повернул руль. Мы повалились друг на друга, когда машина резко вильнула, потом ткнулись в лобовое стекло, потому что машина задом наехала на здоровый булыжник, затормозивший ее наконец, при этом едва не сломав нам шеи.

Мы выбрались наружу. «Ситроен» не получил особых повреждений, но явно был непригоден для дальнейшего путешествия. Поэтому мы достали из багажника свое оружие и снаряжение и оставили машину на этом месте. Прежде чем мы ушли, Дэйн сказал, что «Ситроен» совершил невозможное, доставив нас так далеко, но туркмен злобно пнул машину и заявил:

— Эта мерзкая четырехколесная тварь хотела нас убить и только ждала подходящего случая. Ни одна лошадь не соскользнула бы так далеко!

После чего мы пошли пешком через горы в сторону Имам-бабы. Дэйн проявил свою чисто американскую любовь к технике, Хитай — типично туркменскую ненависть ко всему иностранному и непривычному. Мне, единственному умеренному в пристрастиях человеку, осталось вслух согласиться с тем, что в пристрастиях обоих есть доля правды.

Ни тот ни другой не пожелали к этому прислушаться, и мы шли на север в молчании, под ярким полуденным солнцем, через скалы и снежники, приближаясь к Имам-бабе и таким опасностям, перед которыми проделки нашего «Ситроена» были просто подарком.

Хитай задал нам быстрый темп. Хотя он был так же тяжело нагружен, как мы, туркмен карабкался по скалам и валунам с быстротой горного козла. От него и пахло, как от козла, да и вел он себя временами так же, картинно замирая на очередной вершине в ожидании, пока мы с Дэйном его догоним. Никакого сомнения — Хитай был в горах у себя дома, и, когда день стал угасать, а я совсем выдохся, я уже ненавидел изо всех сил его нелепую овечью шапку, ремни крест-накрест, его мягкие сапоги — короче, я ненавидел это чудовище в человеческом облике. Ноги мои горели, и я начал ненавидеть даже Дэйна, который шел молча, выказывая необыкновенную выносливость. Он больше нравился бы мне, если бы проявил хоть малюсенькую слабость, как всякий нормальный человек.

Так мы и шли. В сумерках Хитай сказал нам, что до Имам-бабы осталось миль пять или шесть по холмистой местности между горами и рекой Кашаф. В угасающем свете мы пошли дальше, двигаясь по самой настоящей тропе, извивавшейся между скалами. Потом я услышал шум и замер.

Ошибки не было — это был отчетливый и ясный щелчок затвора, досылающего патрон. Я посмотрел в том направлении, откуда послышался звук. Не далее чем в десяти ярдах от меня, между двумя валунами, виднелся тонкий ствол винтовки.

Раздалось клацанье стали о сталь, и я увидел, что мы окружены. Над нами, под прикрытием скал, стояли люди, и винтовки их были направлены вниз. Я торопливо оглянулся по сторонам в поисках укрытия и не нашел ничего подходящего. Засада была устроена со знанием дела, в таком месте, где невозможно отбиваться.

Молчание тянулось невыносимо долго. Ни Дэйн, ни Хитай не двигались, я тоже стоял спокойно, ожидая выстрела, который оборвет мою жизнь. Сидевшие в засаде стали осторожно приближаться к нам. Я вспомнил старые истории о применяемых туркменами пытках. И тут раздался голос, нарушивший молчание.

Шедший первым сказал по-туркменски:

— Ты уже давно должен был быть здесь.

— Мне пришлось идти медленней, — ответил Хитай. — Чтобы эти иностранцы поспевали за мной.

Хитай подошел к этим людям. Затем обернулся, небрежно направив на меня свою винтовку. Я замер и приготовился схватиться за собственную винтовку, хотя она и висела у меня за спиной.

Хитай засмеялся.

— Это мои сородичи! — воскликнул он. — Это душаки, которые пришли нам на помощь! Они тебя напугали, Ахмед, бедняга! Клянусь Аллахом, если бы ты видел, какое у тебя сейчас лицо!