Белая смерть

Наш корабль поднялся по реке Вангпо и стал на якорь, и мы увидели на пристани толпу торговцев-разносчиков с лотками, заваленными всякой всячиной, продавцов с птицами в клетках, резными фигурками, местным рукоделием. Между ними сновали рикши и велосипедисты. Издали весь город был виден как на ладони, необычайный и прекрасный, озаренный ослепительным летним солнцем. Мы прекрасно понимали, что проиграем эту войну. Мы попали в Шанхай после года, проведенного в деревушках с тростниковыми крышами, вроде Мунсана или Таэгу, среди грубых, неприхотливых корейцев, которые дрались, как черти, за свои горы и рисовые поля и держали воображаемую границу, которую принято называть тридцать восьмой параллелью. Мы знали, что нас ждет, и мечтали вырваться и гульнуть на свободе.

Шанхай ждал нас с распростертыми объятиями, готовый за деньги предложить все, что только есть под солнцем. Люди здесь умели видеть очевидное, даже когда на Западе предпочитали закрыть на это глаза. В Шанхае понимали, что коммунисты выкинули с севера армию Чан Кайши. Знали, что Куоминтанг выметен подчистую и так же мертв, как династия Минь. Шанхай — единственный город в Китае, ориентированный на Запад — тоже не останется прежним. Тысячи людей хотели уехать — а для этого нужны были деньги. Миллионам нужны были деньги хотя бы для того, чтобы купить себе еды. И всем им нужны были настоящие деньги, а не эти конфетные обертки, напечатанные в Куоминтанге, которые не стоили ровным счетом ничего. Им нужны были настоящие деньги — наши добрые американские доллары, а каким образом эти доллары им достанутся, не имело никакого значения.

Когда я сходил с корабля в Шанхае, со мной творилось что-то непонятное. Я жаждал испытать все на свете удовольствия, насладиться жизнью про запас, учитывая то, что ожидало нас впереди. Эту неделю я хотел прожить полной жизнью, поскольку мне могла никогда больше не представиться такая возможность.

Я попробовал — и у меня ничего не вышло. Невозможно постоянно вкушать самый пик наслаждения. Ни в чем — ни с женщинами, ни в пьянке, ни даже на наркотиках. И не верьте сводникам и зазывалам, которые утверждают обратное — они нагло врут. Острота новых ощущений очень быстро притупляется, все становится таким обыкновенным и скучным. Шлюшка, на которую ты взобрался, кажется давно надоевшей старой женой. Пойло, которое плещется в стакане, заводит не больше, чем простая вода. А шприц с наркотой становится таким же привычным и заурядным, как костыль у хромого. И ты сколько угодно можешь уговаривать себя, что все эти штуки — прекрасные загадочные диковинки, но себя не обманешь. В конце концов останется только раздражение и досада на себя же самого.

Точно так было и со мной. Все время жить полной жизнью никак не получалось. Зато каждое мгновение, проведенное в городе, каждая секунда были пропитаны осознанием того, что я жив, на самом деле жив в таком месте, где смерть — обычное дело. Объяснить это как-то иначе я не могу. Наверное, это все равно что попасть в рай — в настоящий рай, а не такой, как на этих дурацких картинках — со всякими арфами, золочеными воротами и слащавеньким боженькой во главе всего этого балагана. Шанхай в августе сорок седьмого, близость смерти и Джейни — это был мой рай. И другого мне не надо.

В первое утро, спустившись с корабля, я снял комнатку в гостинице Христианского союза молодых людей, на пару с еще одним нашим парнем, Эдди Бэйкером. Мы переоделись в новенькую форму и вышли на улицу. Не успели мы и шагу ступить, как нас окружили сводники. Их было не меньше двух дюжин, торопливых и навязчивых маленьких торговцев телом. Отвязаться от них было почти невозможно, они вцеплялись в тебя мертвой хваткой, как тот триппер.

— Эй, Джо, эй, Мак, падем са мной! Хароши бордель для европейсы! Руски девошьки, турески девошьки, англиски девошьки! Девошьки нада, Джо, падем са мной!

Было десять утра.

Насчет девочек для нас с Бэйкером было, пожалуй, рановато. Нам хотелось просто прогуляться, поглазеть на Шанхай. Сводники потянулись было за нами, но понемногу отстали, когда до них дошло, что платить мы не собираемся. И через каких-нибудь два часа за нами плелся только один из них. Он отзывался на имя «Джо» и, похоже, отставать не собирался. Пока мы с Эдди завтракали в ресторане с надписью «Только для европейцев», этот Джо сидел на корточках у двери и снова прилип, когда мы вышли. Чтобы от него отвязаться, один раз мы даже вошли в какой-то бар через одну дверь, а вышли через другую — на соседней улице. Но упрямец Джо отыскал нас и снова стал навязывать свои услуги. Он торговался за нас на базарах, болтал без умолку, сыпал шутками и не спускал с нас глаз. Что бы мы ни говорили, его не пробивало — а мы старались вовсю. Нашего Джо ничем нельзя было пронять.

В девять вечера мы с Бэйкером поужинали и вышли на улицу, не зная, чем бы еще заняться. Джо вился тут же, под рукой.

Я предложил:

— Ну, что, может, заглянем в бордель?

— А в какой? — спросил Бэйкер.

Я кивнул в сторону ухмылявшегося сводника.