Белая Согра

– А кто ж тут ходил? Вот беда. – Манефа правда не на шутку переживает, прилипает к окну, смотрит в сад. Не уйдёт теперь, никогда не уйдёт. А это значит, что Жу не встанет, не умоется и не напьётся.

– А ты чего же это, в одежде и спишь? – вдруг замечает Манефа. – У тебя ничего нету, что ли, самое это?

– Мне нормально, – говорит Жу и закрывает голову одеялом. Хочется исчезнуть.

– Какой – нормально! Вот и жарит тебя, в кофте-то спать. Дак я тебе ночнушку найду сей час. Как же так – в штанах да в кофте спать-то, знашь, это самое!

И она уходит в свою комнату, хлопает там дверцами шкафов, а Жу спускает одеяло и смотрит вокруг.

Никого. Это шанс.

Брат шикает и кивает головой к крану. Жу подрывается и почти ныряет под воду, под холодную прозрачную струю. Пьёт, закрыв глаза, хлопает губами, как верблюд. Пьёт, пьёт, пьёт.

– Не лопни, – усмехается брат из-за плеча.

– Я сейчас буду умываться, – шепчет Жу злорадно. Следит вполоборота, как его начнёт корёжить. Брат терпеть не может мыться, до дрожи. А Жу любит, но с одним условием – чтобы никто не видел, вообще никто. Дома запиралась в ванной, отец с Мариной уже беситься начинали, слушая, как Жу плещется по часу, барабанили в дверь. А тут – где тут запрёшься? Раковина в проходной комнате. Вчера утром полно народу было, так пришлось не умываться совсем. Не умываться, зубы не чистить. Если так дальше пойдёт, они просто сами отвалятся, и необходимость их чистить отвалится тоже.

Но пока можно. Пока Манефа в комнате, пока стучит чем-то и сама с собой разговаривает. Жу набирает воду горстью и ухает в лицо. Хорошо! И снова. Ух, как хорошо! Брат морщится. Он настоящий грязнуля, может сутками не мыться, неделями не менять бельё. Жу это бесит, они не раз уже цапались на этот счёт. Жу чистюля, раньше – и душ по два раза в день, и свежие носки и трусы каждый день, а можно было и дважды носки сменить, если у кого-нибудь дома окажешься и натопчешь. Но это раньше всё, совсем давно, ещё до брата, ещё до всего, когда было к кому в гости ходить, а Жу не позволяет себе вспоминать то время, Жу почти ничего уже не помнит из того времени, только тело вот помнит и мучается без воды, в грязи, в нестираных носках и трусах с майками, вонючее тело, ужасное, чужое. Не Жу.

– Ну вот и не жу-жу, – смеётся брат, и Жу плещет ему водой в лицо. Он визжит как резаный: – Обалдела совсем! Я же ненавижу, ты знаешь!

– Не растаешь, – отвечает Жу мстительно. – Вонючка. – И набирает полный рот воды, успеть бы ещё почистить зубы, пока Манефа там колупается.

Но не успевает.

– На-ко вот, хорошая ночнушка, никто не спал, великовата, можот, это самое, дак обрезать, – скороговоркой говорит Манефа, возвращаясь в комнату.

Жу выпускает изо рта фонтан воды и кашляет.

– Подавилась? Но, руки подыми. Подыми руки и кашляй шибче! – говорит Манефа.

Жу кашляет, хрипит уже. Вода стекает с лица. Жу противно. Хоть бы Манефа не смотрела!

– На-ко, утрись, – говорит та, суёт в руки полотенце и сама отходит, как будто понимает. – Я ночнушку тебе на постелю поло́жила, – слышит Жу и чуть не подпрыгивает:

– Нет, не надо! – бросается к кровати и садится на постель, раскрывает как можно шире руки – лишь бы Манефа не коснулась, лишь бы не тронула ничего. – Не надо, нет, спасибо!

– Чего не надо-то, самое это?

– Ночнушки, ничего не надо, я так сплю, – говорит Жу и морщится, болезненно сжимается: сейчас ор начнётся, крики, сейчас будет выяснять, в чём дело, и почему Жу такая не такая… Надоело это ужасно, но что делать, если Жу иначе не умеет, а постель свою никому не даёт трогать, в поезде двое суток на голой полке валялась – лишь бы никто даже случайно не коснулся простыни.

А ночнушку, правда, хочется. Сквозь прикрытые веки Жу видит её – беленькая, в мелкий цветочек. Страшно представить, сколько Жу не спала в ночнушке – с тех пор, как брат появился. Его бы воля, они бы вообще на полу дрыхли в джинсах и толстовке. Да они так и дрыхли, два месяца, наверное, выкинули из комнаты кровать – и на полу. Это уже после больнички было, брат тогда сказал… Да неважно, что он сказал, в итоге Жу это надоело, и они вернули кровать обратно, но в ночнушке всё равно при брате спать Жу стесняется.

– Точно не хочешь? – с сомнением спрашивает Манефа.

– Не-а. – Жу мужественно мотает головой.

– Но, как хочешь. Завтракать идём, каша на столе.

И уходит, тяжело переставляя ноги. Слышно, как достаёт на кухне чашки, включает чайник.

Неужели всё? И никаких расспросов? И никаких криков? Разве так бывает?

Жу без сил падает на подушку. Пронесло.

– К Вале Шустиковой надо бы сходить, банку Олькину отнесть! Да молока, можот, нам купить, будешь молока-то? Если есь у ей, дак, – говорит на кухне Манефа громко, чтобы слышно было в комнате. – Сходишь, к Вале-то Шустиковой, это самое?

Что? Жу напрягается. Оборачивается на брата.

– Зато без лишних вопросов, – ухмыляется он.

– А куда? – кричит Жу за стенку.

– В школу, дак я скажу.

– Зашквар, – вздыхает Жу и закатывает глаза.

– А? – кричит из-за стенки Манефа. – Ты чего сказала, не слышу!

– Схожу! – кричит Жу и поднимается. Оглядывается, чем бы заправить постель.