Белая стена

Зе Мигел сворачивает налево и останавливает машину на стоянке, где часто отдыхал в те времена, когда водил свой первый автофургон, купленный на деньги Розинды-вдовы. Притягивает Зулмиру к себе, обнимает.

Ему одному знать, откуда этот порыв, оттого ли, что на несколько минут ему захотелось мира, оттого ли, что вспомнилось то время, когда он останавливался здесь, чтобы заниматься любовью с одной из придорожных проституток. Розалии было пятнадцать лет. Она всегда ходила с ивовой корзинкой. Волосы красила в желтый цвет, не волосы, а пакля; но сама была милая. Выучилась тайнам своего ремесла очень рано и во всех тонкостях. Смеялась по любому поводу и без повода, ей рассказывали что-то, и она смеялась, ее тискали, и она смеялась, ее били, и она убегала смеясь. Ее настоящее имя было Мария Рита, и ей было пятнадцать лет.

На огненной змее всего хватает.

Насилие, любовь по дешевке, предприятия ценою в тысячи конто, комнаты, сдающиеся на несколько часов, сосредоточенные и молчаливые люди, пьяницы, выкрики которых обращены то ли к кому-то поблизости, то ли к небесам, и непрекращающийся безумный поток грузовиков – семитонных, десятитонных, двадцатитонных – и легковых автомашин ценою в пятьдесят, восемьдесят, сто, двести конто, мощностью во столько-то лошадиных сил – целая вереница миллионной стоимости, она растет, множится, удлиняется, приходит в неистовство, пышет ненавистью, беснуется – черная змея, которая обращается в огненную на ночь – на всю ночь.

– Отчего умер твой сын? – спрашивает Зулмира; она лежит, положив голову ему на колени.

Зе Мигел обеими ладонями сжимает ей виски. Хотел причинить боль, но жмет несильно, почти ласкает.

– Не хочешь говорить, дорогой?

– Не хочу.

– Я слышала, он самоубийством покончил. Это правда?

– Если знаешь, зачем спрашиваешь? – говорит он в ответ с раздражением. – Женщины вечно задают вопросы, когда знают ответ. Вот и мать у меня была такая. Повторяла одно и то же, пока не выведет человека из себя.

XXVII

Руй Мигел стоит перед отцом, глядя ему в лицо, напряженный, почти агрессивный. Глаза юноши подернуты печалью, печаль обволокла ему лицо, кожу холодит странный холодок – холодок неприязни к отцу, презрение к которому он впервые почувствовал три года назад, в ярмарочную субботу. Зе Мигел не знает, какое отвращение внушил он сыну в тот пропахший свининой и съедобными ракушками вечер: сначала подросток наблюдал, как его пьяный отец хвастает отвагой и меткостью по ярмарочным тирам, а затем увидел его трусость, когда Зе Мигел повалился наземь от затрещины одного рыбака по прозвищу Невод, не пожелавшего безропотно сносить тумаки, которые Мигел Богач рассыпал направо и налево. И сейчас, три года спустя, у сына перед глазами помертвевшее со страху лицо отца, который успокоился лишь тогда, когда республиканские гвардейцы уволокли рыбака в камеру при участке.

Поединок взглядов кончается тем, что сын, униженный, опускает глаза. Зе Мигела снова охватывает ощущение провала: даже если бы ему изменила женщина, променяв на другого, было бы не так страшно, как сейчас. Руй Мигел обманул отца в самых честолюбивых надеждах, которые тот строил для них обоих. Кто еще его обманет?! Да, кто еще?! Может, еще кто-нибудь захочет над ним поглумиться?

Он создал для себя в воображении идеальный образ и надеялся, что сын сможет воплотить его во всей конкретности, а сын не смог. У Зе Мигела хватает и денег, и друзей, чтобы протолкнуть сына в тот круг, в котором сам он всегда стремился жить. Протолкнуть его в ту запретную зону, открытую лишь для своих по крови и по интересам, где самого Зе Мигела только терпят, он это знает. Да, терпят, и не больше.

Зе Мигел мечтал, что сын будет таким же сильным, как он сам, и что же? Сильным и отважным. И вот сын стоит перед ним, струсив, понурив голову, руки дрожат, тело безвольное и беспокойное, вот закрыл глаза, словно от внезапного приступа какой-то режущей боли, между густыми бровями углом сошлись две морщины. Зе Мигелу хочется дотронуться до волос сына, притянуть его к себе и умолять собраться с силами, чтобы стать таким, каким его хочет видеть отец. Сначала он допускал, что все это детские шалости, да, обычные проказы, может, в Сельскохозяйственном училище его заставили старшие? Но теперь сомневается в этом, даже уверен, что ему не удастся отучить сына от худшего из всех пороков, какие только могут быть у мужчины.