Белая тень. Жестокое милосердие

— Возьми, — замедлил шаг Женько и протянул Василю винтовку. Он не сказал больше ничего, и Василь молча взял винтовку образца тысяча восемьсот девяносто восьмого года — винт с граненым патронником, с веревкой вместо ремня. Винт этот не совсем Василев, он поменялся с Женьком неделю назад, убедив того, что немецких патронов становится все меньше, а своих они вскоре получат вдоволь. Немецкая винтовка — это знали все — почти безотказна, ни перекосов, ни заклиниваний, ни осечек. А в Василевом винте, это уже знал только он сам, патронник — как голенище, гильзы в нем раздувало, а затвор не выбрасывал их. Приходилось выбивать шомполом. Видимо, сегодня Женько имел возможность убедиться в этом и возвращал Василю его железку. А ремень забрал как контрибуцию за обман. Когда только успел переменить!

Позади щелкнул выстрел. Пуля просвистела высоко вверху, и сразу забахало часто… Стреляли из садов, издалека, попасть в них оттуда было трудно, но партизаны побежали снова. Впереди всех размахивал острыми локтями Сашко Хан. Длинный, тонкий, когда садился на землю — касался коленями подбородка, его, казалось, можно было сложить, как складной метр.

Сейчас Сашко гнулся как жердь. Трехлинейка висела за плечами, на его длинной фигуре она казалась куцым карабином. И вдруг Хан как-то странно взмахнул руками, остановился. Василь уже подумал, что Сашка догнала пуля, но тот вытянул руку в сторону и закричал:

— Смотрите, смотрите, вон!

Все поглядели туда, куда показывал Сашко. Далеко-далеко по луговой дороге мчался запряженный парой коней воз, на нем густо чернели шинели, а за возом — пятеро черных велосипедистов. Партизаны поняли — их обходят. Сейчас полицаи достигнут кургана, залягут за ним. Установят пулемет.

Подстегнутые выстрелами, снова побежали, но теперь уже не прямо к лесу, а левее, в сторону Кукшина болота.

— Куда же вы, за мной — крикнул Тимош, он все-таки намеревался проскочить между курганом и болотом, но, увидев, что за ним бежит только Женько, да поодаль Василь с Марийкой, тоже свернул к болоту.

Кукшино болото — большое и глубокое, оно круто спадало с этой стороны и холмилось кочками до самого леса. Только осока да кое-где — кустиками — бульба-камыш и рогоз. Говорят, когда-то, еще при панах, болото хотели осушить, прокопали по нему три канавы, но вода в них не пошла, и они заилились, обросли камышом и ивняком. Сейчас канавы поблескивали глубокой синей водой, тут и там от них разливались широкие плесы. Разливались только вправо, левая же сторона, куда бросали когда-то землю, была выше, холмистее. Партизаны шли по левому берегу центральной канавы. Вода здесь достигала им до колен, но когда кто-нибудь оступался, то сразу проваливался почти по пояс, а то и по плечи. Над ними шумел тростник: когда дул ветер, длинные седые метелки клонились в одну сторону, казалось — это кланяются кому-то незримому старые деды, плескалась вода. Теперь они не видели ничего, только стволы винтовок идущих впереди да белое безоблачное небо, в котором медленно тянулась к лесу вереница цапель. Василь хорошо знал Кукшино болото. Зимой здесь косили по льду тростник, сухую пожухлую осоку — нежар[15], ловили рыбу. Он тоже немало нарубил здесь лунок и выволакивал узким густоплетеным сачком на синий, в пузырьках лед жидкий ржавый ил. В том иле хлопали хвостами жирные золотистые караси. А в канавах водились щуки. В прорубь опускали сачок и ждали. От удара щуки он содрогался, и надо было быстренько тащить сачок наверх. Порой между рыбаками и косцами возникали споры, которые кое-кто пытался разрешить топорами и косами. Тростник и осоку с болота надо было вывозить только по льду, и косцы не разрешали долбить проруби. Рыболовам же было наплевать на осоку и тростник, они рушили лед и ставили сети, вентери.

В этих канавах ловили и вьюнов. Но уж почему-то только к весне, и только в оттепель. Канаву перегораживали листовым железом, во льду прорубали лунки (тяжелая, адовая работа — лед ведь толстый, крепкий), шли с одного края, били в воду бурхачками. И чем ближе подходили к запруде бурхальщики, тем сильнее закипала вода в проруби возле запруды. Вьюнов вычерпывали небольшим сачком и ссыпали в мешки, а потом их завязывали и бросали на лед. Мешки шевелились, шуршали, пока мороз не останавливал жизнь этих юрких рыбин. Дома, высыпанные из мешка в корыто, вьюны оттаивали, и снова вскипал черный живой водоворот, который гасили солью.

И тростник, и щуки, и вьюны — все такое домашнее, мирное, оно так страшно не вязалось с пулями, что Василю даже подумалось: может, ничего этого в прошлом и не было, может, это болото от века подстерегало их жизни.

Василь мысленно был на стороне Тимоша. Хотя укрытие в камышах казалось таким надежным, таким заманчивым, но выйти из него было некуда. Высокий крутой берег тянулся далеко справа, слева Кукшино болото смыкалось с Козьим, огромным, длинным, — до самого леса, но мелким, безлозным, бескамышным. Только редкие кустики ракит да отдельные островки зеленого ситняга. Козье болото не могло укрыть партизан.