Белая тень. Жестокое милосердие

Но вот, пожалуй, ремонт был закончен, танкисты сидели на траве, ремонтники забрасывали свой инструмент в кузов машины. Механик-водитель снова полез в танк, и тишину разорвал рев дизеля. Танк выпустил густую тучу дыма, зарокотал на малых оборотах, взревел еще раз, а потом плавно тронулся и пополз вперед в глухой угол ложбины. Остановился и уже задом пополз к дороге, там развернулся и опять задом пошел в ложбину. Мотор взревел еще несколько раз и затих. Водитель соскользнул по броне на землю.

— Как у Круппа, — сказал он и похлопал по плечу высокого худощавого немца в надвинутой на лоб пилотке. Вынул из кармана комбинезона сигареты и угостил ремонтников. Закурили все. Ремонтники, не докурив, попрощались и полезли в машину. Летучка загудела, забуксовала задними колесами по траве, взвихрила пыль на дороге и помчалась в сторону фронта. Танкисты о чем-то поговорили и пошли все на луг, влево от Ивана. Они прошли так близко, что Иван услышал густой запах масла и тонкий щекочущий — сигаретного дыма, ручейки которого заплутались в дерезе. Потом один вернулся, вскочил на броню «пантеры», водитель повернулся к нему и крикнул визгливым петушиным голосом:

— Hol mal ein Stuck Seife![22]

Иван ничего не понял из того крика. Через минуту немец выскочил с полотенцем и мылом в руке. Иван догадался, куда направлялись немцы. Стягивая на ходу комбинезоны, они направлялись к озеру, поблескивавшему в камышах метрах в двухстах от холма. И хоть раздевались на ходу, было видно, что они не торопились, не спешили на передовую. Ему вспомнился ловчила Граб, водитель из их бригады. Он, бывало, все ремонтируется, все не в бою…

Немец с полотенцем и мылом присоединился к остальным. Он тоже разделся, но не купался. Не купались и другие члены экипажа. В озерце у берега плескался только водитель, ожесточенно оттирал травяным пучком масло с рук. Остальные улеглись в траве, положив под голову одежду.

Танк стоял пустой.

Ивана снова затрясла лихорадка. И снова мысль жгла мозг, возникшая еще тогда, когда немцы ремонтировали танк, — тогда она возникла как неосуществимая мечта, сейчас же оборачивалась возможной реальностью и мчалась, забегала наперед всем опасностям. «Ну, не заведется… Тихонько вылезу назад… Им ведь оттуда не видно совсем. Можно не спешить, проверить все… А заведется… Они никогда не догонят… И никто из встречных немцев не обратит внимания на свой танк, идущий на фронт. Вон ведь какая там кипит заваруха… Только бы добежать. А тогда…»

Решения еще не было, хотя оно уже жило в Иване, близкое, достижимое, простое и вместе с тем пугающее.

Мозг еще отказывался принимать его. И в то же время Иван знал, что пропусти он такой случай — испепелит себя презрением. В самом деле, кто остановит его на передовой? Дорога пустынна, никого на ней сейчас не слышно. Проскочит позицию — немцы и не опомнятся. Правда, могут ударить свои. Но ведь это будет уже совсем близко от наших окопов. Да и он попытается отвести от себя огонь своих батарей. Вот сейчас выломает палку, привяжет белую тряпочку.

Но заведется ли танк? Справится ли он с ним? Управление там почти такое же, как у «тридцатьчетверки»…

И все-таки он колебался. Сидел недвижимо, а напротив него сидела на ветке чечетка, водила по сторонам бусинками глаз. Вольная птаха, она совсем не боялась человека. Ивану почему-то захотелось, чтобы она полетела, он легонько шевельнул рукой, и чечетка вспорхнула с ветки. Мысль Ивана заработала лихорадочно, и горячая дрожь снова била тело. Он вспомнил все последние дни блужданий, бегства, опасностей, вспомнил, как стреляли по нему, точно по бездомному псу, солдаты, и еще улюлюкали, и гоготали, и едкая злость подступила к горлу. Он подумал, что больше не сможет слоняться вот так.

Немцы гоготали, теперь они стояли в воде и терли друг другу спины.

Иван медленно пополз. Спустился в ложбину и, уже не прячась — знал, что тут его никто не увидит, — пошел к танку.

Хотя танк стоял в тени, броня была теплая, от одного прикосновения к ней по телу пробежали искры. Почувствовал, как чужда ему и враждебна эта громадина. И это чувство пробудило в нем другое — упрямую решимость. Твердо ступил на гусеницу.

Возле самой башни желтело масляное пятно. Наверное, при ремонте танка туда клали какие-то шестерни, а потом масло не вытерли. Это была первая опасность, ведь масло могло вспыхнуть от снарядов, которые будут рикошетировать от брони. Он отметил это мельком.

Забравшись в башню, еще мгновение поколебался — закрывать люк сразу или когда заведет мотор — и закрыл сразу. Тело его стало легким, чувства обострились. Ему показалось, он сам может взорваться.