Белая тень. Жестокое милосердие

Поскольку Дмитрий Иванович выпал из разговора, Светлана Кузьминична, чтобы нарушить неприятное молчание, воцарившееся за столом, начала рассказывать придуманную историю их со Степаном Степановичем любви и женитьбы. Рассказывала о том, как он ездил к ней на «оппель-капитане», а она тогда жила у тетки, и тетка не хотела, чтобы племянница без согласия родителей вышла замуж, не давала паспорт, и тогда Степан обманул тетку, сказал, что паспорт нужен Светлане, чтобы купить в кредит пальто, и они поехали на «оппель-капитане» в загс и расписались. Все это была неправда, и неправда именно того оттенка, когда человек, что-то рассказывая, лжет и тому, кому рассказывает, и самому себе, он частично фиксирует свою ложь, но увлеченность или какая-то потребность заставляет его лгать с вдохновением, он чувствует, что спасается этим, спасает свое физическое естество и тот порядок вещей, который сам же и завел… «Он меня так бешено любил. Мы и сейчас иногда как молодожены, правда, Степа?..» Она отсекала какую-либо мысль, какое-либо подозрение со стороны Ирины Михайловны касательно ее самой и Дмитрия Ивановича.

А тот наконец прислушался, и у него даже челюсти свело от этой байки. Ему хотелось трахнуть кулаком по столу, но вместо этого он только подумал: «Пропади пропадом это чертово мороженое» — и встал. Подошел к прилавку и заказал себе рюмку коньяку (коньяк тут продавали тайком). Выпил со смаком, крякнул, подошел к Ирине Михайловне:

— Пойдем, мне уже пора. Ты отсюда прямо к Андрею?

И, не прощаясь со Степаном Степановичем, повел жену к троллейбусной остановке.

Вернувшись в институт, он несколько минут рылся в ящике стола, отбирал нужные бумаги, свернув их в трубочку, сунул в карман, спустился вниз.

Еще не закончился обеденный перерыв, секретарши не было, и Дмитрий Иванович без предупреждения вошел в кабинет директора. Корецкий ходил с детским ведерком в руках и поливал цветы на подоконнике. У него здесь рос целый сад. Захваченный за этим занятием, он почему-то застеснялся, поставил ведерко, но сразу же опомнился, взял его снова в руки, чтобы закончить работу. Дмитрий Иванович сел на стул у стены напротив окон, ждал. Разглядывал кабинет — он всегда разглядывал этот кабинет и не мог надивиться. Дом старый, много раз реконструированный, а первый этаж и, в частности, кабинет оставались нетронутыми. В нем был лепной потолок — голуби, позолоченные гроздья винограда, какие-то трубы, резные дубовые стены, резные подоконники, — все крепкое, роскошное, искусно выполненное.

Дмитрий Иванович улыбнулся. Теперь кабинет интересовал его только с этой стороны. И ему припомнилось, как он впервые вошел сюда, только что закончив аспирантуру, еще даже без кандидатского диплома. Кабинет поразил и ошеломил его. И директор, этот самый высокий и худой, как Дон-Кихот, Павел Андреевич Корецкий, показался необыкновенным человеком. Приступив к работе, Марченко некоторое время выполнял обязанности ученого секретаря, бывал в этом кабинете часто. И тогда у него появилась химерическая мечта. Он мечтал принять здесь Ирину, с которой недавно познакомился. Воображение рисовало ему такую картину: он сидит озабоченный, что-то пишет, она несмело входит, садится на стул. На приставном столике звонит один телефон, другой, он недовольно поднимает трубку, кладет, нажимает пальцем белую кнопку, вызывает секретаршу. Ирина ждет и проникается к нему все большим уважением… и любовью. Тогда ему казалось, что именно для этого стоит жить. Да, собственно, много людей для этого и живет.

А еще он подумал, как долго иные люди остаются детьми. И улыбнулся своим мыслям.

И именно тогда оглянулся Корецкий.

— Вы что, только что нашли десять тысяч рублей? — сказал он. Это была маленькая компенсация за недавнее смущение.

— Не нашел, а потерял. Точнее, украли.

— Где же это нашелся такой ловкач?

— Тут, в институте.

— И кто же он? — продолжал и дальше в том же шутливом тоне разговор Корецкий, радуясь, что у Дмитрия Ивановича хорошее настроение, а следовательно, у него все хорошо и дома и урезанную смету он принял как должное.

Дмитрий Иванович и сам удивился своему спокойствию, однако на последний вопрос ответил хоть и шутливо, но уже сухо, деловито:

— Вы с Одинцом. Уменьшили наполовину смету и поставили меня в немыслимое положение, Павел Андреевич, — заволновался он. — Вы лучше всех знаете, что это означает для отдела.

— Садитесь сюда, — сказал вдруг Корецкий и указал на свое кресло. — Садитесь же, в самом деле.

Дмитрий Иванович озадаченно и даже испуганно посмотрел на Корецкого: не отгадал ли он его недавние, а вернее, давние мысли о директорском кресле, может, он обладает способностью телепатии, — а потом догадался, что тот имел в виду, и с досадой махнул рукой:

— Для чего это… — хотел сказать «фиглярство», а сказал: — перевоплощение?