Белая тень. Жестокое милосердие

— А почему вы думаете, что коммунист и даже партийный секретарь не должен сомневаться? Да, он не должен сомневаться в том основном, ради чего он коммунист. А в своих побуждениях… в своем отношении к другим людям… к друзьям, сотрудникам… В распознании того, где добро истинное, а где лишь бутафория. Даже в импульсах собственной души. По моему мнению, если человек сомневается, это уже хорошо само по себе. Значит, он не хочет жить неправдой. Не хочет идти кривыми дорогами. Сомневаются те, что верят, а не те, что не верят. Знаете, — вдруг остановился он напротив Дмитрия Ивановича, — как-то в субботу я прогуливался в парке у Днепра, возле Лавры. Забрел в такую чащу… И увидел человека… Он сидел на пеньке и смотрел вдаль. Если бы вы видели, какое у него было лицо. И мне показалось, что он что-то обдумывал, наверное чрезвычайно важное. Я бродил у Днепра, искупался и умышленно пошел назад той же тропинкой. Тот человек все так же сидел на пеньке, и я почему-то понял, что он после мучительных колебаний отважился на что-то решительное. Негодяи не сомневаются. Они и не казнятся. То есть казнятся, но не так, как порядочные люди.

Дмитрий Иванович сидел с угнетенным видом и, казалось, ничего не воспринимал. На самом же деле он слушал, и ему очень нравилось то, что говорил Денис Сергеевич. Может, думал он, Чирков несколько и подлаживается, но выдумать все это, выдумать без отзвука в собственной душе, нельзя. Постепенно просветлел лицом и смотрел на Дениса Сергеевича, как бы понуждая его раскрываться дальше.

Чирков уловил эту перемену в лице Марченко, хотя и не до конца понял ее, закурил новую сигарету, сказал:

— Вы только поймите: я не призываю к сомнениям, к нескончаемым ревизиям душ. И не говорю, что ими можно оправдать недостатки характера и наши ошибки. Вот хотя бы и вы. Настраиваете себя на справедливость, а везде и всегда придерживаться этого не умеете. Да и ошибок вы понаделали… А все началось с того, что отвели в лаборатории себе, своей мысли непомерно много места. Теперь казнитесь, сомневаетесь, чтобы не повторить это вновь. Сомневайтесь… в добрый час. Это неплохо.

Дмитрий Иванович в мыслях не согласился с Чирковым, что будто бы занял слишком большое место в лаборатории. Исследователь может, а порою и обязан занять все место, иногда даже все пространство, которое только может охватить. Иное дело, что надо найти и показать другим их горизонты и не сковывать их воли. Но не это сейчас волновало его.

— Значит, вы все же не считаете меня карьеристом и хитрецом? — спросил Дмитрий Иванович, чтобы еще раз убедиться в том, что слышал.

— Я считаю вас порядочным человеком, — погасил в пепельнице сигарету Чирков, — хотя и не отказываюсь от того, что сказал только что. И рад, что вы так болезненно это переживаете. А еще рад, что ваш сын выздоравливает, — улыбнулся он. — Сегодня ему разрешили встать с кровати.

— Откуда вы знаете? — радуясь, улыбнулся и Дмитрий Иванович.

— Да уж знаю, — сказал Денис Сергеевич и посмотрел на оставленные на столе бумаги. Хотя он мгновенно отвел глаза, Дмитрий Иванович понял, что Чиркова заботит неоконченная работа, и встал. Посмотрел еще раз Денису Сергеевичу в глаза, и снова оба не смогли сдержать улыбки. Дальнейшие слова были лишними. Крепко, по-мужски, пожали друг другу руки, и Дмитрий Иванович вышел из кабинета.

Он шел медленно, словно старался не расплескать что-то в душе, он думал о том, что сказал Чиркову, что сказал Чирков ему, и чувствовал, что возвращается с совсем другим настроением, что у него стало светлее на сердце и яснее в мыслях. На площадке лестницы, между вторым и третьим этажами, он остановился, облокотился о перила, стал смотреть в сад, так стоял долго. Его охватило печальное и в то же время мечтательное настроение. Он не видел отдельных деревьев, а видел сразу весь сад, созревшую волну зелени, видел лето, то самое лето, которое так ждал, так любил, а нынче и не заметил, когда оно пришло. Он так и воспринял его, как накатившееся вдруг, вот только что. Волна прошла по нему и словно омыла ему душу, подняла ее и осветила. И он снова мог воспринимать мир со всеми горестями и радостями, мог встречаться с людьми, говорить, думать, работать. А может, это ее омыло что-то другое, разговор с Чирковым, да, наверное, разговор с Чирковым, а зеленая волна вплеснулась в очищенную душу.