Белая тень. Жестокое милосердие

И может, из-за этого такими бесконечно-мучительными были воспоминания об Иване. А за два дня до вступления в село немцев, когда уже весь их край — с войсками, с женщинами и детьми, с дедовскими криницами и аистами на осокорях — оказался под немцем, когда уже и почта, наверное, не работала, ее нашла официальная похоронка. Она уже не бросила Марийку в отчаянье, а только сцементировала то, что тяжелыми клубами сгустилось в душе.

А сейчас на нее свалилось еще одно горе. Почему, за что? Василь словно нарочито сделал все это. А может, он тоже не виноват? Разве же он хотел такого несчастья?

Ей жаль Василя. Баламутного. Придирчивого. Вреднющего… И такого чувствительного. Жаль школьного товарища, однокашника. Василь сидел на парте позади, за спиной ее соседки Лотты, высокой, красивой, тоненькой девочки с голубыми глазами. Все сначала думали, что Василя позвали на вторую от учительского стола парту голубые глаза. Марийка тоже некоторое время думала так же. Потому что Василь дописывал им обеим в учебниках на месте точек всякие несуразности, списывал упражнения и задачи из тетрадок обеих и играл в школьном драмкружке Назара Стодолю, бесконечно преданного Гале — Лотте.

Да, Марийка шла выручать своего школьного товарища. Была уверена: только она знает путь к спасению. Шла просить, напомнить, разбудить любовь, кольнуть совесть, убаюканную сытостью. Шла к Лотте. Это была только им двоим известная тайна, которую Лотта однажды вечером выплакала Марийке в колени. И тогда Марийка искренне пожалела Лотту и сделала все, чтобы склонить Василя к голубым очам. И не ее вина… И, наверное, ничья… что не полюбились те очи Василю.

Сейчас Лотта работает переводчицей в немецкой комендатуре, в кустовом селе Петрунях. В Позднем так и объясняли: заговорила кровь. Лоттин отец был немецким колонистом, осужденным накануне войны за растрату. Марийка чувствовала, что встреча будет тяжелой, всю дорогу готовила себя к ней, думала и обдумывала ее.

На лицо ее села паутинка бабьего лета, Марийка на мгновение остановилась, смахнула ее. Огляделась. Там, на бугре, они когда-то всем классом собирали колхозные помидоры: Иван, Василь, она, Лотта… Красные-красные помидоры… Хлопцы шутили, качали девушек в плетеных кошелях, крепко держа кошели за лозиные уши. А гора помидоров росла, яро горела на солнце, и так же яро пылали у них в груди еще не совсем ясные надежды. И мечты катились кругло, как горячие помидоры. Марийка вздохнула, решительно отогнала далекое видение.

…Вот и Петруни. Длинное село вдоль шляха, мощенного камнем от сельсовета до засолзавода, с садами, с крытыми железом хатами и даже с двухэтажным зданием бывшей кооперации. В этом двухэтажном доме разместились комендатура и жандармерия.

До войны Марийка не раз бывала здесь с отцом, отец въезжал во двор, распрягал коня, вешал ему на шею торбу с овсом, уходил по своим мельничным делам, а она бежала по своим: купить порученное теткой Наталкой. А потом — и это была минута, о которой она мечтала от самого дома, — к рубленому киоску с широким окном, которое на ночь закрывалось тяжелой ставней, а сверху накладывался железный болт. Марийка думала, что иначе и быть не могло, ведь там держали и продавали необычайную ценность — мороженое. Порция мороженого маленькая, зажатая с двух сторон хрустящей и нежной корочкой. Марийка усаживалась на возу и лизала мороженое, а рядом хрупала овес лошадь, прядая время от времени тронутыми какою-то болячкой ушами, и чирикали воробьи вокруг, и было уютно и хорошо.

«Что там сейчас, в том киоске? — подумала Марийка. — Вон как накрест забито окно. Может, там теперь держат арестованных? Часовой похаживает».

Вместо ворот, которые до войны никогда не закрывались, сейчас стояло нечто, напоминающее козлы, на которых пилят дрова, только больше, и опутанные сверху донизу колючей проволокой. Такая же проволока и по верху забора и даже вдоль всего дома — поверх нижних окон, заложенных изнутри мешками с песком. Козлы раздвинуты, между ними похаживал полицай с винтовкой за плечом. Полицай мало похож на их сельских, те в пиджаках, красноармейских гимнастерках и даже ватниках, а этот в новенькой черной форме с серой окантовкой на рукавах и бортах мундира, с блестящими немецкими пуговицами, на голове пилотка-пирожок. Полицай сначала не захотел позвать Лотту, даже прикрикнул, чтобы Марийка убиралась отсюда, но, озадаченный ее настойчивостью и ссылкой на то, что Лотта — ее подруга, сказал другому полицаю, чтобы тот вызвал Лотту.