Белая тень. Жестокое милосердие

— Я услышал их, когда они были еще над Нежином. И хотел показать, куда лететь. Поднял ракетницу — щелк — осечка. Тогда заложил вторую. И с нею то же самое. И с третьей, четвертой. Все они хранились где-то в сыром месте, а мы не догадались проверить. А самолеты уже надо мной, пошли на второй круг. Ну… Да что там говорить, ты понимаешь… Я, если бы мог, загорелся бы сам. Лежал в канаве — сенопункт ею окопан. На току осталось полторы скирды, немцы не успели вывезти. Я еще по дороге на станцию подумал про это место. Ну и… Там еще «универсал» остался. А рядом бочка с соляркой. Я подкатил ее к скирде, вынул затычку…

— Мы видели, как что-то занялось. Белым столбом ударило вверх.

Она снова переживала ту ночь. И увидела себя рядом с Тимошем на дубе и Василя, который теряет рассудок от отчаянья, скручивает пучки сена и бросает в солярку. А над головой гудят самолеты, ждут сигнала…

— Это уже когда вспыхнула скирда… Я тогда в канаве лежал, не подпускал тех… Сенопункт — колючей проволокой огорожен… Они от станции лезли… А потом… Потом там образовалось пекло. Меня чудом не зацепило. Я подался на хутор. Потому что в селе тоже немцы зашевелились. А в сторону хуторов — ты же знаешь — только сосновые посадки. Шел всю ночь. На день в посадке спрятался, среди песчаных кучегур. Там меня и застал фронт. А потом наши снова отступили… И я с ними…

Он рассказывал о наступлении, о бое близ села, о том, как вел в обход роту пехотинцев…

Все это была правда. Кроме того, что в начале… Во что он сейчас тоже почти верил. Потому что действительно выполнил задание. Хотя…

И вставала со дна души холодная муть. И холодила сердце. Но разве он виноват, что так сложилось? Разве виноват, что вся станция была забита войсками? Что, пробираясь к сенопункту, он несколько раз нарывался на немцев, спавших в машинах, и прямо на земле, и на охапках сена. На эту дорогу он истратил слишком много душевных сил. А главное — понял, что даже одна-единственная ракета сожжет его жизнь. Одна-единственная ракета — и отсюда он не выберется ни за что на свете. И никогда не увидит Марийку, которую любил всю жизнь. И которая в последнее время тоже льнула к нему душой. Ему не дорога была своя жизнь. Но Марийка… Что она станет делать без него? Как будет жить?

И в его жизни за последнее время что-то изменилось. Он словно бы нашел себя. А теперь должен был уничтожить все.

И самого себя.

Ему стало страшно. Он слышал лязг оружия и голоса немцев, он вообразил, как над станцией взовьется ракета и как они все, сколько тут их есть, а их тут тысяча, а то и тысячи, бросятся сюда. Стрелять в небо — это то же самое, что стрелять себе в висок. Только еще страшнее. Да еще залез ведь куда. Для чего? Можно было бы пустить одну-две ракеты с поля. Ну, пусть бы не совсем точно…

Не совсем точно… А воронки чернели бы долго. И в селе говорили бы, что бомбы туда направил Василь. И Марийка тоже.

И тогда он наткнулся на бочку с соляркой.

Он сделал это ради Марийки, только ради Марийки, только ради их любви, которая должна была жить, жизнь которой он непременно погасил бы выстрелом в небо.

Василь вытащил затычку и покатил бочку вдоль канавки к скирдам. И когда в небе загудели самолеты, поднес спичку к черному ручейку на дне канавки, а сам пополз с сенопункта. Вылез за проволоку, пробежал немного в поле; мучимый раскаянием и отчаяньем, вернулся назад и залег у проволоки. Двумя длинными очередями разрядил весь семидесятидвухпатронный диск по немцам, бежавшим к огню, уложил их на землю. А потом убегал сам, уже освещенный тремя лампадами сверху, и немцы стреляли по нему.

Да, он выполнил задание. И уже не имело значения, каким способом. Это, ориентируясь на учиненный им пожар, самолеты навесили ракеты на парашютах. Вот только застряли в памяти, не давали покоя Тимошевы слова, сказанные еще тогда, в землянке: «Когда станет страшно, это так легко — ракеты в канаву…» Хотя сегодня Тимош сам похвалил его. Даже назвал героем. И когда Василь пришел к нашим и рассказал про сенопункт, из части звонили куда-то на аэродром, и оттуда подтвердили, что с самолетов заметили пожар, и Василя долго расспрашивал корреспондент военной газеты, он же потом расспрашивал о нем у Тимоша и написал статью. Наверное, всем им представлялось, что учинить пожар было труднее, чем просигнализировать ракетами.

Те ракеты… Василь выстрелял их в песок. Они действительно были подмокшие. Из десяти вспыхнуло только три.

Но те Тимошевы слова… И то смятение, которое не дало применить ракетницу возле скирды… Нет! Он подорвал это смятение немецкой агитационной бомбой. Уничтожил, испепелил. Он доказал, что там, возле скирды, его вел не страх, а здравый смысл.