Белая тень. Жестокое милосердие

Дмитрий Иванович невольно повернулся, медленно подошел к Михаилу и сказал:

— Ты знаешь, мне кажется, ты все это проповедуешь не для себя.

У Михаила в глазах запрыгали белые огоньки, и он засмеялся неестественным смехом:

— Ха-ха-ха! А для кого же? Хочу сознательно развратить тебя?

— Ты подносишь другим аммиак, а сам вдыхаешь «Элладу», — сказал Дмитрий Иванович жестко.

— Смрадная теория…

— Это только мораль к теории. Твоей. И прошу тебя, больше никогда не наговаривай на всех оптом. Не приписывай людям того, чего у них нет. Даже когда… по каким-либо причинам тебе и хочется приписать.

На лице Михаила появилось выражение растерянности. Он не ожидал, что Марченко запустит руку так глубоко. Ему стало обидно, он ощутил нечто похожее на оскорбление. Хотя до некоторой степени и чувствовал правоту друга.

Дмитрий Иванович заметил и это. Его схватила за сердце досада.

— Все наше — в нас, — сказал он примирительно. — Мы понимаем свои слабости и несовершенство, но не можем от них отказаться. Но мы должны поступать так, чтобы от этого не было зла другим.

Дмитрию Ивановичу было горько от своих слов, от своей резкости. Он хорошо понимал, отчего это. В течение всего разговора он чувствовал, или ему только казалось, как с каждым словом отдалялся от него Михаил, как вокруг него очерчивается какой-то невидимый круг. Михаил — в кругу, а он — за кругом. Они говорят, а он не может передать своей беды, своей тревоги другу, не может по-настоящему ощутить его в ней. Это, наверное, было эгоистично с его стороны — втягивать другого человека в свою беду, но почему-то очень этого хотелось. Правда, подумал он, Михаила самого судьба потрепала на ветрах. И он невольно ежится, заслоняется от малейшего ветра. И нельзя его укорять за это. Ему хочется пожить, легко подышать. Что ж, он ему больше не будет портить настроение.

Он даже не сказал ему, что через два дня выходит на свой рубикон, что послезавтра проверка результатов шестилетней работы.

Он положил Михаилу руку на плечо, чуть-чуть притянул его к себе:

— Я сегодня такой глупый… Эта анонимка…

— Я тоже не умнее, — сказал Михаил. — Давай выпьем за двух глупцов. Как-то один философ сказал: «Не бойся глупых врагов, бойся умных друзей».

— Кто этот философ?

— Я.

— Тогда, может, немного не так? Бойся умных врагов и глупых друзей? Таких, какими сегодня были мы?

Они засмеялись.

Дмитрий Иванович попрощался и ушел.

Видимо от выпитой водки, у него было сильное сердцебиение, он долго не мог в тот вечер заснуть — только успокоится, только задремлет, как оно начинало всполошенно колотиться — тук-тук-тук, и он просыпался; даже пытался заснуть сидя, но из этого ничего не вышло, потом сунул ноги в тапки и пошлепал на кухню, где в буфете стоял корвалол и другие лекарства. Но как ни тихо он ходил, Ирина Михайловна услыхала, вышла к нему. Была и сострадательна и раздражена в одно и то же время. Раздражение скрыла, а сочувствие осталось: сонно отсчитывала пипеткой капли, налила из чайника воды, кроме корвалола заставила принять таблетку курантила и седуксена. Ему было неприятно, что испортил ей ночь и что еще и выпил с Михаилом. Он вообще не дружил с рюмкой, удерживал от этого и подчиненных, старался привить им отвращение к пьянству. «Мысль и алкоголь, — говорил им, — взаимно исключают друг друга». А тут ни с того ни с сего причастился сам.

Он заснул только после полуночи, однако встал рано. С тяжелой головой, разбитый и слабый… Тихонько оделся и пошел на базар. Он не любил базара, не любил и не умел торговаться, но всегда радовался, когда Ирина выходила на кухню, а там уже лежали горками помидоры, и огурцы, и укроп, и молоденькая редиска. А в большой стеклянной вазе на буфете стояли цветы. В молодости он цветов почти никогда ей не покупал. Просто не принимал их во внимание. Теперь же приносил часто. Может, и не столько от душевной щедрости, от зрелого эстетического чувства, сколько именно потому, что прозевал это в молодости, обделил в чем-то Ирину и теперь возвращал. А пионы в вазе и впрямь были хороши: пышные, темно-красные, они вселяли бодрость и ощущение полноты жизни.

Сегодня завтракали не на кухне, как всегда, а в гостиной, так захотела Ирина Михайловна, она же разбудила и почти насильно усадила за стол Андрея, который всегда поздно вставал и поздно завтракал. Когда Дмитрий Иванович сел за стол, дети настороженно взглянули на него. Он догадался: Ирина Михайловна сказала им, что у отца ночью был сердечный приступ и чтобы они не волновали его. Ему было приятно их внимание и сочувствие. Но идиллия царила за столом не долго: вскоре Андрей незаметно дал щелчок Маринке, та толкнула брата локтем, а он в свою очередь отвесил ей леща. Маринка расплакалась, бросила вилку, вмешалась Ирина Михайловна, накинулась на сына. Андрей отвечал ей сердито, грубо: «Отвяжись», «Кудахтай над своей заразой», и Дмитрий Иванович был вынужден стукнуть по столу вилкой и крикнуть надрывно, чем единственно и мог осадить Андрея:

— А ну замолчи! Ты как разговариваешь с матерью?