Белая церковь

С досады рука светлейшего потянулась к дверям землянки, но сам он все еще раздумывал. Нет. Предстояло многое осмыслить, прежде чем войти туда, и потому, аккуратно прикрыв двери, бледный, усталый, он прислонился к ним, потому что его вдруг качнуло. Болезнь, видать, все еще не отпускала. Надо бы выпить глоток и пожевать чего-нибудь, чтобы успокоить нервы. Полтысячи народу у него в гостях, и никому в голову не придет подать бокал, потому что всем бесконечно сладко смотреть, как всесильный Потемкин вдруг качнулся. Ах, продажные вы твари...

Медленно, неохотно вернулся к столу. Гости встретили его возвращение с недоумением и на всякий случай высоко подняли бокалы. Потемкин подумал, что, вероятно, с той же готовностью, с которой они сегодня подняли бокалы, завтра они будут гулять на балу у Зубовых. Близится это времечко, увы, против этого ничего предпринять невозможно. Он давно предчувствовал неминуемость перемен, даже, можно сказать, способствовал их приближению, но чтобы так вдруг...

Эпохи создаются личностями, в этом князь был уверен, потому что сам всю жизнь в поте лица созидал то, что принято было потом именовать екатерининской эпохой. Беда, однако, в том, что не только крупные личности создают эпохи. Сильные личности, как правило, опираются на то, что есть сильного в народной массе; серые впитывают в себя всю бесцветность эпохи, ну а ничтожества взлетают на гребень волны, опираясь на то ничтожное, что заключено в человеческой природе.

Теперь вот опять смена караула... Больше всего светлейший боялся, что на русском небосклоне появится некое заведомое ничтожество, которое засучив рукава рьяно примется за дело, и полетят к дьяволу все его замыслы, все его труды. Кто бы мог подумать, что это наступит так скоро и что ими окажутся эти прохвосты Зубовы...

- Где мои щи? - спросил вдруг князь, побродив до этого своим единственным глазом по заморским яствам своего стола.

- Мы полагали, - пролепетал главный распорядитель, - что по случаю чрезвычайного бала...

- Мной было велено, - грохотал князь, - чтобы в любой час дня и ночи подле моей правой руки неотлучно дежурила литровая кружка кислых щей. И я в недоумении спрашиваю...

- Вот она, голубушка!! - докладывал между тем лакей, выросший как из-под земли с огромной фаянсовой кружкой.

Осушив ее одним духом, вытерев рот рукавом, князь глубоко вздохнул и, обратясь к своим гостям, вдруг заговорил устало:

- Кто из вас смог бы мне объяснить, что есть жизнь человеческая? Возьмем, к примеру, меня. Хотел славы - имею все знаки отличия, какие только существуют. Хотел власти - меня всюду встречают как государя. Хотел богатства - и нету счета моему золоту и моим имениям. Хотел, чтобы меня всегда окружали искусство и красивые женщины, и вот они, рядом, они все мои, но скажите, почему во все эти дни побед, благополучия и всяческого удовлетворения меня все время грызут черви земные, повторяя без конца, что все это суета сует и всяческая суета. Я тружусь день и ночь, я строю новый мир, в моих руках этот мир обрел черты, дыхание, а мне без конца кричат в оба уха, что все это есть суета сует и ничего более!!!

Сказавши это, он вдруг схватил со стола гигантскую вазу с фруктами, поднял ее над головой и что было силы грохнул об пол. Осколки хрусталя разлетелись брызгами во все концы залы. Дежурный у окна, сообразив, что остальная часть программы отменяется, подал на улицу сигнал отбоя, но дежуривший на улице офицер, ожидавший совсем другого сигнала, автоматически скомандовал начало триумфа.

В темной морозной ночи целый полк завопил многократное "ура!", после чего за монастырской стеной стали палить пушки. Растерявшиеся гости не придумали ничего лучшего, как считать вслух залпы. Их было в самом деле двадцать шесть. И когда умолкла канонада, скрипнула дверь и в залу вошла, щурясь от обилия света, виновница торжества, воистину красивейшая женщина державы.

- Что случилось, ваша светлость? - спросила она встревоженно. - Чем объяснить столь раннее "ура!" и ничем не обоснованные залпы?

Потемкин подошел к ней, грузно опустился на одно колено, поцеловал край вишневой мантии и ту таинственную дымчатую ткань.

- Душа моя, это прямо рок какой-то. Меня всю жизнь обвиняли в медлительности, в нерешительности при осаде и штурме крепостей. Похоже, и на этот раз я дам пищу моим врагам оклеветать меня, но поверьте, душа моя... Отложить штурм - это еще не значит отказаться от лавров победителя.

- Ну, это еще куда ни шло, - ответила княгиня. - А то я поначалу, услышав эти вопли, подумала: неужели светлейший но дороге ко мне нашел себе другую?

- Любовь моя, отпусти ненадолго, дай сокрушить Оттоманскую империю, и я не то что землянку во дворце, я, наоборот, в землянке для тебя дворец построю...

Последовала минута глубокого оцепенения. Как-то так получилось, что этот блистательный бал оборачивался началом зимней кампании, а такая перспектива решительно никому не улыбалась. Один только Боур, любимый адъютант Потемкина, лучше всех разбиравшийся в сложных переходах потемкинских настроений, подошел к нему и вытянулся в струнку.