Белая весна

Смертельно не порежешься, но с оружием обращаться научишься. Неохота делать ребенка убийцей, но убитым его увидеть не хочется еще больше.

Яна твердо знала, что она может дать сыну.

Умение защищать себя. И отсюда – выжить в любой ситуации. Так, как выжила она. Так, как не смогла бы выжить Анна.

Пятьсот патронов?

Да! И пусть враги закончатся быстрее!

* * *

Была в бочке меда и ложка дегтя. А именно…

– Тора Яна! Мое почтение!

Михаил Федорович Меншиков. Болезненный и избалованный недоросль аж двадцати шести лет от роду. Яна смотрела и думала, что почтенный купец не иначе как был крепко орогачен супругой. А иначе как у него могло на свет появиться ЭТО?

Они даже рядом не смотрелись как родственники! Вот Марфу Яна помнила, кровь с молоком, крепкая здоровая баба, сбитая такая, есть за что подержаться. Бедром заденет – на три метра улетишь.

А это?!

Стоит, понимаете ли, дрыщ!

Вот не было у Яны иного слова! Не было! Здоровущий, высокий, на полторы головы выше ее молодой человек походил на журавля. Ноги длинные и тонкие. Попа массивная, почти бабская, на груди «киль» выдается, как у той птицы, а головка маленькая. Зато нос вдохновенный. Таким и Буратино не побрезговал бы.

Добавляем жидкие каштановые волосы, голубые глаза (копия отцовских, но мало ли у кого голубые глаза?), манеру по-идиотски улыбаться и наклонять голову – и портрет готов. А, еще домашняя одежда молодого человека из приличной семьи.

Яна такое впервые видела. Жом Тигр, кстати, либо надевал длинные брюки и мягкие домашние туфли, либо сапоги и бриджи, которые шикарно смотрелись на его ногах. Надо отдать освобожденцу должное: ноги у него были пропорциональные. Не короткие, не кривые, а очень даже стройные и симпатичные… и не только ноги.

Яна тряхнула головой, отбрасывая неуместные воспоминания о том, как один уважаемый жом из семейства кошачьих среагировал на эротические приемы двадцать первого века, и прищурилась.

– Мое почтение, жом.

Вот ведь проблема!

Сказать правду Михаилу его отец попросту не мог. Не хотел рисковать. О таких вещах до поры и подушке-то шепотом не скажешь! На исповеди промолчишь! А слово «нельзя» недоросль в упор не понимал. Он же всегда получал, что хотел.

В том числе ему хотелось Яну.

Жом Михаил не видел себя женатым на купчихе. Вот никак не видел… вполне взаимно, кстати. Что там у него болело? Яна не особенно выясняла, вроде как мигрени случались. Или поносы. Что-то такое, не требующее серьезного лечения, но позволяющее требовать особого отношения.

Потом уж Федор Михайлович проговорился и очень просил ее величество не убивать дурачка, помиловать, Творца ради!

Жом Михаил в детстве переболел свинкой. С осложнением… да, именно туда. Живи он в двадцать первом веке, это не стало бы серьезной проблемой. Исследовали бы, отловили всех живых головастиков, устроили искусственное оплодотворение. Но здесь и сейчас?

Разве что чудо. А так парень был обречен на бесплодие.

Потому и сидел купец в Русине, потому и не уезжал, потому и ждал детей. И поверить сначала боялся… чего уж там! Прохор Игнатьев, когда эту ситуацию просек, тестя начал слегка… нет, не шантажировать. Но были неприятные звоночки, были. Других-то внуков у него нет. А Прохору хотелось самостоятельности, свое дело открыть хотелось, своим умом жить, а если бы рядом с Федором Михайловичем, купец бы зятя под себя подмял рано или поздно. Скорее рано, чем поздно.

Умен человечище.

Потому и Мишку с Машкой Федор Михайлович видел раз в год, максимум два. И то ненадолго. У зятя приехать времени не бывало, а Марфа надолго мужа не оставляла. Любила она его. На недельку приедет, внуков покажет, да и домой обратно. Это не двадцать первый век, там расстояние от Москвы до Крыма можно за тридцать часов проехать, ну, плюс-минус. А это полторы тысячи километров.

В Русине такие номера пока недоступны.

Им сейчас до Сарска тащиться как бы не месяц. Ладно, может, и меньше, но тут как дорога сложится. Да, и дорог тут приличных нет. Асфальтированных.

Направления есть. Иногда грунтовые, щебеночные, песчаные… но все с такими ямами, что в них гараж спрятать можно.

Но к жому Михаилу это никакого отношения не имело. А сам жом уже завладел Яниной ладонью и намеревался ее поцеловать. Руки у него, кстати, были холодные, как лягушачьи лапы. И такие же неприятно влажные.

– Жом, мне достаточно словесного выражения почтения.

– Тора Яна, мое восхищение вами столь велико…

– Жом Михаил, короче!

Жом вздохнул, сетуя на несовершенство мира и отдельных глупых тор.

– Тора Яна, вы не хотите составить мне компанию?

– Где именно?

– В библиотеке, тора. Я нашел изумительный сборник стихов Аллейши Лав…

Дальше Яна и слушать не стала.

– Не хочу.

– Мне казалось, что такая вдохновенная тора, как вы, должна оценить нежность любовной лирики, – надулся жом.

Яна фыркнула. А потом… потом не удержалась. И немножко изуродовала Пастернака. Да-да, то самое. «Любить иных тяжелый крест».

А чего там помнить? Три четверостишия, все лаконично, конкретно, а главное – доходчиво. Вот и жома пробрало. Стоит, глазами хлопает.

Яна и ждать не стала, пока парень опомнится. Чего ему объяснять?