Белая волчица князя Меншикова

Прижимая к груди книгу, Императрица направилась во внутренние покои. Князь торопился следом.

Она была взволнованна, в глазах плескалась, готовая пролиться слезами, необъяснимая тоска. Князь схватил ее за белые, точеные плечи.

– Что, Марта, что?

Она попыталась усмехнуться, вышло криво, отвела глаза, тряхнула головой, рассыпав по плечам белые волосы, которые многие приняли за седое покрывало зрелости, когда отказалась она от маскировки – париков жгуче-черных.

– Ничего, солдат, ничего. Тоскливо мне очень…

– Это я вижу, а что за книжицу-то к груди прижала? Она открыла ее осторожно.

– То «Книга историография початия имени, славы и расширения народа славянского». Писано Мавроурбином неким.

– Ну, и о чем сие сочинение? – Князь, верный поклонник старины, заинтересовался искренно, пылко.

– О делах всех народов, бывших языка славенского и единого отечества, хотя ныне во многих царствиях розселился чрез многие войны, кои имели в Европе, во Азии и во Африке. – Императрицины глаза впитывали в себя блеск свечей, посверкивали золотом. – Ни един другой народ во вселенной не был в пример славянскому. Прочие народы, которые зело были ниже его, ныне вельми себя прославляют. Много истинного сей Мавроурбин написал, почти ни в чем не ошибся.

Князь все обнимал Императрицу за точеные плечи.

– Говоришь так, словно уж книгу прочла.

– Словно видела… – императрица прижала к лицу фолиант. – Запах-то какой древний, чуешь? – Она с наслаждением вдохнула его.

– Кто же был сей звездочет?

– Он назвался… Япетом. – В ее голосе вновь зазвенела тревожная печаль. – Да токмо ложь сие, морок сплошной… Узнала я его.

– Кто же он, горлинка белая?

На бледных щеках Императрицы проступили пятна румянца.

– Покину я тебя скоро… – прошептала она.

– Марта!..

Сухоруков вскочил в возок, радостно отодрал бороду звездочета.

Дело сделано! С ее смертью погибнет Питербурх, во тьме потонет. Ибо так гласят провидцы мрачные…

– Что Марта? Я не сказала – умру, я сказала – покину. То мое последнее Рождество. Последнее Рождество Екатерины. Глубокий ледяной поток ждет, пора освободить имя сие…

…Весна подступала к новой столице. Мир расцветал, пробивалась первая листва жизни, а Государыня тосковала и чахла. Точила грусть красивую высокую грудь, хмурились соболиные брови, затухали огоньки в глазах. Все чаще руки – руки мраморной богини с нервными, ломкими пальцами – прижимались к груди, удержать стремились кровяной настойчивый кашель, что нес с собой уход в глубокую ледяную пучину. Она думала об уходе, постигая абсолютную мудрость, тоска ее не имела пределов.

В том пределе, до которого дошла она, радость и скорбь, любовь людей и ненависть их представали как одно и то же.

– Слава есть последнее из обольщений, – сказала она как-то Князю, отворотясь от окна, в которое смотрела непрестанно. – И как она, однако, ничтожна! Слава, мой милый, просто декорация, что приходит и уходит в мусор. Актеры Славы меняются, но бессмыслие игры все то же.

Князь не понял, заволновался, расстроился, потемнев синими глазами. Приникший к замочной скважине, Сухоруков недобро усмехнулся. «Гope власти, коя, после излишеств безумной юности, вдруг становится добродетельной и человечной! Это признаки быстрой смерти».

– Ну что, что ты говоришь такое, матушка-лапушка, помилосердствуй!

Чувственные губы были бескровно-бледны, но все же сложились в ласковую, все понимающую улыбку.

– Друг мой, ты все поймешь. Очень скоро постигнешь, что тело человеческое, из разных элементов составленное, само собою стремится к тлению; его душа – вихрь; его участь – неразрешимая загадка. Все, что касается тела, есть река текущая; все, что касается души – сновидение и дым. Ежели для самих элементов нет никакого зла в постоянных превращениях, зачем же взирать с печалью на изменение? Эти изменения соответствуют законам природы, и нет зла ни в чем, что согласно с природой.

Князь лишь руками всплеснул в отчаянии.

– Марта! Борись, Марта!

Она нежно прижала к щеке его руку.

– Я и так, милый, победила смерть. Я знавала ее юной девочкой. А старухой с косой вызывает она во мне улыбку – смерть уже не имеет для меня значения…

…Она уходила ранней майской ночью, пронзительно светлой, манящей поскорее окунуться в глубокий ледяной поток.

Государыня не отрывала глаз от окна.

– Душа моя, душа! Скажи, как скорее освободить тебя от имен чужих, песком времени и упрямой волей людей нанесенных? Когда вкусишь ты радость свободы? Когда престанешь ты нуждаться во времени, в пространстве земном? Когда успокоишься, когда убедишься, что обладаешь уж всем, что должна иметь в юдоли сей? Когда закончится поток ледяной?

Душа рвалась, торопилась вперед неудержимой белой волчицей. В последний раз оглянулась она на вжавшееся в золоченое кресло тело.

– Не проклинай смерти, будь к ней приветливо, ибо не последний это рубеж испытаний. Встреть смерть мнимую благосклонно.

Белая волчица бесшумно проскользнула в соседние с царской опочивальней покои. Здесь дремал Князь, окончательно перебравшийся во дворец, снедала его тревога.

Захотелось завыть тоскливо, прощально. Не навеки ли прощаемся?