Белая ворона

Последние семь лет книги были главными ее собеседниками. Она помнила слова Пушкина, сказавшего перед смертью книгам: «Прощайте, друзья». Для нее книги тоже были друзья, семья — всё! Встречая в своих книгах, читанных и перечитанных, какие-нибудь важные слова, она удивлялась, что их не знает, как если бы живой человек ей сказал, а она забыла. Учительница подчеркнула слова Толстого об учителе и почувствовала со всей силой, на какую только была способна ее страдающая душа, что до сих пор не приносила жертв своему призванию. Теперь готова принести! «Господи, как хорошо, что есть Толстой». Надо идти в школу, перенести достойно или жалко все унижения и выполнить свой долг. Эти жестокие мальчики и девочки уйдут, забудется ее унижение. А новые придут, и она будет их по-новому учить: с Шукшиным сверх программы, с Егором Исаевым, с Вознесенским, которого не любила, но который существует, занимает умы. Она организует литературный клуб, как в железнодорожной школе. Только бы пережить эти несколько трудных дней, может быть, месяцев, пока забудется газета.

Глава десятая

Перед началом занятий в учительской тесно. Анна Федоровна сидела за своим столом. Ей хотелось спрятаться за шкафами, за наглядными пособиями, но это было бы бегством. Она сидела у всех на виду и прямо смотрела на входящих учителей. У нее спрашивали о здоровье, о статье старались не говорить, а если говорили, то как-то так… неопределенно: «Это уже слишком», или: «Вы особенно не огорчайтесь». Из этого Анна Федоровна делала вывод, что многие считают статью правильной, с небольшим перехлестом. «Это уже слишком», а не слишком было бы в самый раз. Во всяком случае, никто не возмущался, и Анна Федоровна страдала от сочувствия своих коллег больше, чем если бы они ничего ей не говорили.

Вертелась перед глазами учительница химии в немыслимом туалете: голубом платье с узким, но достаточно открытым вырезом на груди. «Тоже, наверное, для кого-нибудь Люся, — думала Анна Федоровна. — В честь газетной статьи нарядилась, лапочка. Праздник у нее сегодня».

Появилась мать Маржалеты. Председательница родительского комитета была сильно возбуждена. Она принесла с собой несколько экземпляров газеты. Она хотела знать, какие возможны изменения в школе после выступления в прессе? Она не постеснялась об этом спросить у Анны Федоровны.

— Не знаю, мне все равно, — ответила учительница и отвернулась.

Анна Федоровна шла по коридору, думая о том, что надо поздороваться сухо, ни в коем случае не называть их больше «рыбыньками». Надо разговаривать с ними подчеркнуто вежливо.

Она вошла в открытую дверь. Все дружно поднялись, за исключением двух-трех человек. Жуков зазевался. Как обычно, читал на перемене книгу и не заметил, что начался урок. Куманин нарочито задержался. И Киселева поднялась со скамьи с томной ленцой.

— Здравствуйте, рыбыньки, — сказала Анна Федоровна.

Инерция жизни оказалась сильнее. Учительница положила журнал на стол. В руках осталась газета со статьей Лидии Князевой.

— Читали, рыбыньки?

Инерция продолжала нести ее помимо воли. В голосе, которому она хотела придать твердость, прозвучали упрек, обида. Ребята молчали. Особой радости на их лицах учительница не увидела. Разве сверкнули торжеством глаза Валеры Куманина, и он тотчас же их опустил, стал смотреть в стол.

— Если обращать внимание на все, что пишу-у-у-ут, — неопределенно сказала Нинка Лагутина.

— Разве здесь что-нибудь не так?

— Все не так! — крикнула Алена. — Ослиные уши не так! У нее самой выросли ослиные уши! У этой Лидии Князевой выросли ослиные уши!

Алена выкрикивала слова и стучала ладонями по разостланным на парте листам газеты, по заголовку «Ослиные уши Зеленого человека». Учительница не ожидала такого негодования от своей главной «оппонентки». Это был вопль человека, разрезанного газетным листом, как колесами трамвая, на две половинки — на хорошую и плохую девочку, на положительного и отрицательного героя.

Анна Федоровна прошлась перед столом туда и обратно, быстро, нервно; пригладила волосы на голове одной рукой, потом другой; одернула свитер. Она понимала, что делает много лишних движений, но не могла остановиться.

— Вы не обращайте внимания на статью, — сказала Раиса Русакова, поднимаясь. — Учите нас, как учили — по учебнику.

— По учебнику? Почему же?..

Она вынуждена была произносить слова быстро, губы ей плохо повиновались. Слова Раисы Русаковой сильно задели учительницу, кончики губ мелко-мелко подрагивали от острой неприязни. Обычно Раиса Русакова не вызывала у нее никаких чувств, но сейчас Анна Федоровна смотрела на девушку, которая советовала «учить по учебнику», с нарастающей во всем теле неприятной дрожью, с просьбой в глазах замолчать, не говорить глупостей. Но Раиса все заготовленные слова должна была высказать обязательно. Она выступала от имени класса. Отведя глаза в сторону, чтобы не встречаться с глазами учительницы, она продолжала:

— Девятый класс — не время для экспериментов. У нас половина класса будет поступать в гуманитарные. Им сдавать литературу.