Белая ворона

Сама себе не верю, но точно. Вроде бы не смотрела она в мою сторону, когда я вбежала в кафе, где лежал труп Андрея, и говорила я с тем парнем с квадратной челюстью, а она в это время с официанткой беседовала, но вот поди ж ты… Глазастая какая оказалась. Наблюдательная. Для ее профессии это качество полезное. А вот для меня…

– А я к Миле заходила, по нашим секретным дамским делам! – Я улыбнулась как можно легкомысленнее. – Ашотик, желаю тебе хорошо отпуск провести!

– Познакомься, Вася, у нас новая сотрудница! – спохватился Бахчинян, заметив, надо думать, наши взгляды. – Это Василиса, а это…

– Анна, – сказала мне девица, как будто камень на сердце бросила.

– Очень приятно! – обрадовалась я. – Значит, вы с Лешей теперь работать будете? Вы уж его развеселите, а то он вон какой мрачный, совершенно не умеет радоваться жизни!

И поскорее убежала, потому что, как уже говорила, очень мне не понравился взгляд этой Анны. И сама она мне не понравилась.

Елена шла по Среднему проспекту Васильевского острова, стараясь не спешить и не оглядываться. Бегущая женщина запоминается легче. Да еще эта грива, рыжая от природы. Елена позаимствовала у Василисы старую кепку-бейсболку. Приметную куртку пришлось убрать в пакет.

Одетая в синие джинсы и легкую темную кофточку, она делала вид, что ей жарко, хотя на самом деле было прохладно и явно собирался дождь.

Она ушла из квартиры той девицы с редким именем Василиса, потому что больше не могла находиться в четырех стенах. Не могла выносить взгляды этого пожилого мента. Он смотрел вроде бы жалостно, сочувственно, но в глубине глаз мелькало недоверие. Ясно, что он ей не верил, она и сама не поверила бы никому в такой ситуации. И этим двоим она тоже не доверяла. Рассказали какую-то бредовую историю про другую женщину, похожую на нее.

Нет, эта Василиса, конечно, очень ей помогла, когда вывела из кафе, спасла от полиции. Но… Елена понятия не имела, зачем она это сделала. И не было возможности спросить, Василиса куда-то неожиданно пропала.

Странные вещи творились вокруг Елены вот уже… три недели, три недели прошло с того ужасного вечера, когда позвонили из больницы и сообщили, что муж умер. Инфаркт, объяснили ей потом, точнее, не ей, а Андрею.

Она, когда услышала в телефоне чужой равнодушный голос, впала в какое-то странное состояние. Ей казалось, что это не она, а какая-то другая, незнакомая женщина. Это ей, той женщине, позвонили и сообщили, что муж умер, это она примеряет у зеркала черное платье, это она принимает соболезнования от знакомых и сотрудников мужа. Это не та Елена Сорокина, которой она была прежде.

Когда-то давно маленькая Лена в дни школьных каникул жила у бабушки. Родители много работали и пользовались любым случаем, чтобы отослать ребенка. Лене у бабушки нравилось, пока была маленькая.

Бабушка жила в коммунальной квартире в центре. Ее комната казалась Лене огромной. Потолки высотой три с половиной метра. Окна, тоже очень большие, выходили на оживленный проспект, и Лена любила смотреть вниз, трамваи и автобусы с высоты восьмого этажа казались игрушечными.

На осенних каникулах Лена с бабушкой заклеивали окна узкими полосками белой бумаги, а между рамами прокладывали белую вату. На нее бабушка сыпала блестки, а Лена ставила игрушки – маленькую картонную лошадку с гривой из настоящего конского волоса, двух кукол, одетых Снегурочками, еще что-то. Игрушки были старые, еще бабушка когда-то в них играла.

Зимой стекла замерзали, покрываясь удивительными узорами, и игрушки были плохо видны. А на весенних каникулах, когда яркое мартовское солнце прогревало стекла, они казались мутными, а вата была серой от пыли.

Так вот после смерти Вадима Лене казалось, что ее завернули в кокон из этой грязной ваты. Она механически выполняла все, что велел Андрей. Он приехал сразу же после звонка (наверно, ему тоже позвонили) и все взял на себя. Он даже ночевал в ее квартире, чтобы не оставлять ее одну, как говорил он.

Андрей куда-то звонил, потом возил ее на машине, она сидела молча, он все решал сам – где хоронить, где отпевать, где поминки устраивать. Лене, если честно, было все равно. Андрей договорился, чтобы тело выдали как можно быстрее, чего тянуть-то.

Когда все кончилось, она три дня принимала снотворные и успокоительные, а потом поймала себя на мысли, что не помнит лица Вадима. И его рук не помнит, и не помнит, как он ее обнимал. В голову лезли только воспоминания последних нескольких недель, когда Вадим был злой, нервный и дерганый, когда срывался по пустякам и бросал ей в лицо несправедливые слова.

Тогда, в последний день, он отчего-то задержался дома, долго сидел в кабинете, звонил куда-то, а когда она заглянула с пустяковым вопросом, вдруг раскричался.