Белая ворона. Сборник рассказов

Утро в больнице всегда начиналось одинаково. Во всяком случае, для Веры. Длинная вереница палат, которые надо было помыть, колбасообразный коридор с продавленным во многих местах линолеумом, пахнущие, как их не мой, мочой туалеты. Она не помнила, каким образом ей пришло в голову бросить свое НИИ и устроиться санитаркой. Тогда, среди карусели девяностых, таких как Вера было много. Только они пошли дальше, оставив за плечами это безвременье. А она осталась…

В палату, где лежал неузнанный владелец ее фотографии она зашла уже около двенадцати дня. Кровать была пустой, а фото стояло на месте. Вера, воровато оглядываясь опять достала его из-за стакана, положила на тумбочку и разладила пальцем.

– А его на операцию повезли. Ты ничо не трожь, он мне сказал, чтоб я следил.

Скрипучий голос заставил Веру вздрогнуть. Хрустнув до пергаментной твердости накрахмаленным халатом, она обернулась. Плоский, как камбала старик с седой бородкой а ля д'Артаньян, распластался под одеялом так, что она его даже не заметила.

– Да ничего я не трогаю. А вы скажите родственникам, что на тумбе должно быть убрано. Только самое необходимое. А то потеряют что, потом на персонал валят.

Сердце почему-то бешено колотилось. Вера выскочила из палаты и, пробежав по коридору пару метров, остановилась у подоконника отдышаться.

– Давай, помоги, не стой. Видишь, некому, сама везу. Давай-ка. Сейчас Кольку позову из урологии, переложим его. Никакой.

Галина Леонидовна, старшая медсестра отделения, везла каталку. Вера подошла ближе. Лицо с острым профилем стало еще серее, глаза провалились, губы сползли по бокам крупной костлявой челюсти. Просто живой мертвец. Не жилец…

Глава 2. Леша

Что-то такое новое появилось в Верином сознании с того дня, когда привезли Алексея (Лешу, как тихонько, таясь даже от себя самой, она называла его, чуть слышно шевеля губами, когда никто не слышал), такое – острое, колючее, затаенное. По утрам перед работой, яростно намыливая лицо белоснежным мылом, почти давясь плотной пеной, она думала только о тех, последних ступеньках больничной лестницы и нескольких метрах затертого коридорного линолеума, которые отделяли ее от палаты. Потом, смыв пену и до боли растерев лицо вафельным полотенцем, как когда-то советовала ей мать) Вера всматривалась в свое худое, остроносое лицо, пытаясь сравнить его с лицом той – свежещекой, пухлогубой, с пышной шапочкой волос. Не сравнивалось. Не было ничего общего, как будто за несколько десятков лет какой-то неудачливый художник стер ту, смешливую вертушку с грязного, разноцветного холста и, чисто загрунтовав белым холст, тонкой кисточкой нанес контур новой Веры, контур грубый, рубленный, пустой.

Отмахнувшись от мыслей, она быстро собиралась, натягивала привычные джинсы, серый недешевый свитер гладкой шерсти с высоким воротником, затягивала сильно поредевшие волосы в крошечный пучочек, протирала круглые очки и выскакивала на улицу. А потом в равнодушной белизне палат хирургического отделения – мыла, терла, чистила, стараясь, как можно чаще заскакивать в Лешину палату.

Это новое образование в Вериной душе внезапно обострило, вернее, изменило ее зрение. И оно стало совсем другим. Среди ряда привычных вещей Вера угадывала что-то такое, чего больше никто не видел. Например, в простой чашке, стоящей на Лешиной тумбочке, она узнавала ту самую, купленную глупенькой студенткой-практиканткой в маленьком сельпо. Купленную за копейки, оставшиеся от последней стипендии, завернутую в несколько склеенных тетрадных листиков (за неимением упаковочной бумаги) и завязанную гордым бантом из кружев, оторванных от носового платка. Лохматый студент, которому был преподнесен этот царский подарок, долго отогревал замерзшие пальчики студентки, замирая от восторга. А потом, спрятавшись под лестницей, пропахшей столовскими щами гостиницы, они целовались, да так, что кружилась голова, и мир падал в тар-тарары.

… Кружка пожелтела от времени, около ручки тоненьким волоском струилась трещинка, но, в основном, была целой. Ее явно берегли. И Вера, аккуратно, косясь на палатного Лешиного соседа, который следил за каждым ее движением, забирала кружку, стараясь, не дай Бог, не уронить, а потом долго мыла с содой, раз за разом смывая белые потеки с фаянса. И, сидя в санузле на деревянной тумбе, покрытой драной клеенкой, тупо набирала в кружку воду и снова сливала ее, наблюдая, как маленький водопадик исчезает в пахнущей хлоркой дыре раковины…

А еще – Вера видела образы. Каждый раз, когда она подходила к Лешиной кровати, то на подушке, которая даже не продавливалась, вместо эфемерно-фиолетового лица, лежащего на ней лысого привидения – вдруг, в ее глазах, проявлялось смугловатая и немного наглая физиономия с аккуратными усиками и в ореоле кудрявых лохм. Закрытые веки бросали на щеки темные тени от девчоночьих ресниц, а твердый, красиво очерченный рот усмехался. Вера трясла головой, возвращаясь в реальность, проверяла катетер, и простыню, и, плотно подвернув одеяло вокруг угловатых волосатых ног, похожих на лапы кузнечика, уходила домой.