Белее снега, слаще сахара... (СИ)

- Думаю, дело тут было не в подарке феи, а в красоте самой Ленеке, - фыркнула госпожа Блумсвиль. – Она могла сводить мужчин с ума одним только взглядом и без колдовских штучек.

- Но кольцо-то существует, - резонно заметил господин Штосс. – В день рождения королевы Ленеке его всегда выставляют в кунсткамере, чтобы каждый мог посмотреть на эту диковинку. Я тоже его видел. Чудесная старинная работа из белого золота с огромной жемчужиной в обрамлении бриллиантов.

- Какая-то счастливица скоро примерит его на пальчик, - завистливо сказала госпожа Любелин. – А моя глупышка только летом выскочила замуж за сына мельника. Поторопилась…

- А моя Эрмелин попытает счастья, - произнесла госпожа Блумсвиль, не скрывая торжества. – Она в первом ряду. В красном платье. Король точно ее заметит – платье так и бросается в глаза.

- Думаете, он посмотрит на платье, не заметив ее личика? – сладко спросила госпожа Любелин. – Помилуйте, дорогая Амалия, ваша дочь напоминает подмороженное яблоко.

- А ваша, - не менее сладко ответила госпожа Блумсвиль, - мешок с мукой. Моя-то Эрмелин пусть лицом не вышла, зато стройная, как лань.

- Я бы сказала – худая, как палка, - огрызнулась госпожа Любелин.

Ссора надвигалась, как ураган, и я протолкнулась на несколько шагов вправо, чтобы не оказаться в самом эпицентре.

Но урагана не случилось, потому что в этот самый момент в город въехали красные сани, застланные медвежьими шкурами, запряженные шестеркой белоснежных лошадей.

Король сидел в красных санях, глядя перед собой, и даже не соизволил помахать рукой или улыбнуться.

- Похоже, он не рад, что женится! – хихикнула госпожа Любелин. – Говорят, у него отвратительный характер!

- Будет отвратительным, когда собственные родственники пытались убить тебя раз двадцать, - заметил господин Штосс.

- А вам все бы сплетничать! – возмутилась госпожа Блумсвиль, срывая шаль и размахивая ею, как флагом.

Зазвонили колокола, горожане восторженно завопили, а невесты выпустили из озябших рук голубей. Музыканты старались вовсю, но флейты тонули в шуме людских голосов и колокольного звона.

Перепуганные птицы взмыли в небо белоснежным облаком, но одна метнулась из белой стаи и села на облучок королевских саней. Странно, но это был не голубь, а какая-то другая птица – мелкая, как воробей, но со светлым опереньем и длинным раздвоенным на конце хвостом.

Король, укутанный в горностаевую шубу, вдруг подался вперед и протянул руку, словно желая схватить птицу. Но белая птаха взлетела, едва не задев крыльями его носа, поднялась над толпой, сделала круг и… уселась мне на плечо, блестя черными глазами-бусинками.

Это походило на чудо, и я точно так же, как король, протянула руку к бесстрашной птице.

Она вспорхнула и скрылась в считанные секунды. Я проследила ее полет и встретилась взглядом с королем.

Он был очень молод. Гораздо моложе, чем я думала – что-то около двадцати пяти, если не меньше. Темно-русые пряди, торчавшие из-под шапки, придавали ему задорный, мальчишеский вид. Но вот выражение лица было вовсе не мальчишечьим. Резко очерченные скулы, упрямый выдающийся вперед подбородок с ямочкой, сурово стиснутые губы, почти черные брови – прямые, вразлет, как черные крылья, и глаза – синие-синие, словно зимнее небо, когда мороз. Синие и такие же холодные…

Наши взгляды встретились, хмурое лицо короля оживилось, синие глаза вспыхнули, загорелись…

И тут я узнала его, и сердце трусливо дернулось – трепыхнулось, как заячий хвостик. Я попятилась, но сзади напирали, и мне никак не удавалось скрыться.

- Мейери, ты куда? – спросил удивленно Филипп.

- Вспомнила об одной очень важной вещи, - ответила я, не сводя глаз с короля, а он уже ухватился за край саней, будто собирался выпрыгнуть.

Мне, наконец, удалось растолкать тех, кто стоял сзади, и я провалилась в людскую толпу, как в сугроб.

Усиленно работая локтями, я пыталась поскорее выбраться из этого сугроба, когда над площадью прозвучал голос, который перекрыл и звуки флейт, и грохот барабанов, и даже звон колоколов:

- Хватайте её! Вон ту, смуглую! – крикнул король, и я прибавила ходу, сожалея, что не могу улететь в небо, как белая пташка.

Но люди, только что обступавшие меня плотной стеной, отшатнулись и разбежались в стороны, а я осталась одна посреди площади. Я заметалась, пытаясь юркнуть в толпу и скрыться, но меня не пускали, шарахаясь, как от зачумленной.

Повинуясь приказу короля, гвардейцы пустили коней галопом, и окружили меня, преграждая путь алебардами.

- Следуйте за нами, барышня! – приказал старший из них – в высокой меховой шапке с красным плюмажем.

Убегать было сущим безумием, но в тот момент я лишилась способности рассуждать здраво и поднырнула под алебарду одного из гвардейцев, опять бросившись бежать.

Смешно пытаться обогнать лошадь. Меня настигли в два счета, и кто-то из гвардейцев без особых церемоний схватил меня за воротник полушубка, приподнял за шкирку, как котенка, и бросил поперек седла.

- В замок! – скомандовал старший, и всадники повернули коней.