Бельгийская революция 1830 года

В правительственных кругах царила полная растерянность, король не мог решиться на какой-либо определенный шаг. В донесении Ливену от 6(18) сентября Голицын так охарактеризовал обстановку в бельгийских провинциях: «…революционная фракция в данный момент разделена на две партии, одна из которых хочет полного и окончательного разделения двух частей королевства, другая настаивает на образовании Временного правительства. Большинство желало бы видеть прежний порядок вещей, но все охвачены страхом перед вооруженным народом, который ждет только предлога, чтобы начать грабеж. До настоящего времени правительство еще ничего не решило относительно партии, сторону которой она примет, чтобы положить конец таким бедствиям. Многие депутаты настаивают, чтобы король провозгласил общую амнистию, но государственный совет хочет, напротив, применить вооруженную силу, чтобы подчинить мятежников»[237].

Из Гааги в Брюссель тем временем вернулась делегация бельгийских нотаблей и дала отчет о своем свидании с королем. Ответ короля вызвал общее возмущение. Если раньше выдвигалось лишь требование отдельной администрации для Бельгии, то теперь восставший народ все настойчивее и решительнее требовал полной политической независимости.

В очередном письме Ливену от 26 августа (7 сентября) 1830 г. Ф. Голицын писал, что бельгийцам вряд ли удастся добиться политической независимости без согласия великих держав, подписавших соглашение, которое гарантирует Оранскому дому владение Бельгией[238].

Между тем в связи с возрастанием народных требований изменилась и политика правительства. В одной из официальных правительственных газет появилась заметка о решении «вырвать зло с корнем и силой ответить на силу». Газета Арнгема, комментируя эти слова, писала: «Повстанцы требуют отделения одной части от другой. На это необходимо ответить словами: К оружию! Смерть мятежникам! Будем помнить, что кровь повстанцев не есть братская кровь!». Не менее резко писал в те дни один амстердамский журнал: «Кто позволил бельгийцам иметь свою волю? Если застрелить принца де Линь и других разбойников той же породы, то восстанию был бы положен конец».

15 сентября в Гааге открылась чрезвычайная сессия Генеральных штатов. Вильгельм произнес речь, в которой дал понять, что намерен принять самые энергичные меры для восстановления порядка. Король подчеркнул также, что он ни в коем случае не намерен делать каких-либо уступок мятежникам и никогда не согласится «жертвовать интересами нации духу сопротивления и революции».

Однако под натиском восставшего народа король вынужден был пойти на некоторые уступки и внести в Генеральные штаты предложение об изменении конституции 1815 г., зная, конечно, заранее, что голландские депутаты никогда не согласятся пойти навстречу бельгийским требованиям. И действительно, как только 16 сентября после выборов президиума Генеральных штатов был поднят вопрос об удовлетворении народных требований, голландские депутаты заявили, что прежде всего следует наказать виновных и что с «громилами и поджигателями» они не намерены вступать в переговоры.

Посылая в Петербург очередное подробное донесение о бельгийских событиях, Гурьев пытается нарисовать довольно утешительную картину происходящего: «Позиция, занятая правительством, весьма выгодна, так как оно опирается на свое право. Руководствуясь основным законом, оно отклонило требования мятежников и этим привлекло на свою сторону Генеральные штаты, проявляющие умеренные настроения.

Выдвинутая необузданными страстями, неосуществимая на практике мысль о полном разделении двух великих частей королевства теряет постепенно своих сторонников по мере того, как рассудок одерживает верх. Политический характер, который старались придать восстанию некоторые мятежники из дворян и адвокатов, к счастью, изменил свой вид. Эти лица остались позади и должны были отстраниться. Восстание приобрело свое первоначальное значение народного бунта, возникшего вследствие заразительного примера и вследствие иностранного влияния, бунта, руководимого сумасбродными и преступными элементами, имеющимися в стране.

Если к мудрости, руководившей действиями правительства в этих тяжелых обстоятельствах, оно прибавит еще энергичные меры, то имеется полная надежда, что порядок и спокойствие будут вскоре восстановлены. Таким образом, были бы предотвращены неисчислимые последствия, которые могут произойти от малейшего ошибочного мероприятия, от проявленной слабости, колебания и был бы дан спасительный пример правительствам, которым грозят те же опасности, а может быть, и всеобщая война с Европой, правда пока еще отдаленная»[239].