Белградское трио

3: Продолжение разговора с господином Д в помещениях СИС, Бродвей-хаус. Пятница, 26 марта 1948 года, 10 часов и 20 минут.

2: Вы упомянули, что жили в доме вашего приятеля и что это был не Генри Миллер.

Д: Он появился позже.

3: Один?

Д: С Анаис.

1: Кто она ему? Жена?

Д: Нет. Хотя по сути дела – да. В том смысле, что он живет с ней.

3: И все вы тоже жили в этом же доме?

Д: Нет. Нэнси, Генри, Анаис и я спали в отдельном домике для прислуги, совсем рядом.

3: И сколько там было комнат?

Д: Две.

3: Две спальни?

Д: Две комнаты. Обычные.

2: Какими были ваши отношения?

Д: Что вы имеете в виду?

2: Кто вы? Друзья, семейные друзья или что-то третье?

Д: Я не понимаю вопроса.

1: Откуда взялась дружба с ним, а не с кем-то другим? Например, с каким-нибудь родственником или товарищем по школе.

Д: Зачем мне дружить с товарищами по школе? Или с родственниками? Я так и не понимаю вопроса.

3: Оставим это в стороне. Вы пишете?

Д: Да.

3: Какого рода литературу?

Д: Каким временем вы располагаете?

3: Кратко, прошу вас.

Д: Пишу в основном романы.

2: Шпионские?

Д: Нет.

2. Но вы любите читать шпионские романы?

Д: Нет.

1: А если бы вас кто-то нанял, заплатил, чтобы вы написали шпионский роман, вы бы пошли на это?

Д. Не знаю. Если бы я оказался в отчаянном финансовом положении, то, вероятно, согласился бы.

3. Каково ваше финансовое положение, господин Даррелл?

* * *

Суббота, 1 мая

Рассвел дивный весенний день, словно по заказу для праздника. Мы с Борой вышли около десяти и направились к Нижнему городу, на Калемегдан. Там уже было много наших товарищей и подруг, все в прекрасном настроении, веселые, счастливые. Встретились нам и генералы – Арсо Йованович и Ранко Чаджа Стричевич, друзья Боры по Академии. Однако они были в плохом настроении, отошли в сторону и что-то громко обсуждали. Когда позже я, возвращаясь домой, спросила Бору, о чем была беседа, он ответил мне коротко: «Ни о чем. Это, Вера, мужской разговор».

Придя домой, Бора закрылся в рабочем кабинете и долго слушал «Радио Москва». Думаю, что его опасения, как и опасения его друзей, относились к некоторым вещам, о которых лишь перешептываются, но открыто не говорит никто. Мне трудно это вообразить, но похоже, что между нашим и советским руководством существует какой-то конфликт. Но может быть, все-таки речь идет лишь о слухах и непроверенных сообщениях, которые распространяет антикоммунистическая агентура на Западе?

Вечером я занималась переводом романа « Доводы рассудка» Джейн Остин. Хотя эта история далека от нашей реальности и касается общества, которое давно уже изжило себя, меня эта книга привлекает непреодолимо. У меня нет никакого договора ни с каким издательством, и за эту работу я взялась просто для собственного удовольствия. В настоящий момент я на 22-й странице, на эпизоде, когда над Энн и Фредериком нависает опасность разлуки.

«Нависает»… Это правильно – так сказать? Интересно, что после возвращения с учебы в Оксфорде (точнее говоря, после вынужденного перерыва в годы войны) я обнаружила, что стала терять наши слова. За два года и десять месяцев, проведенных в Англии, я отлично выучила их язык, однако немного забыла свой. Сейчас, взявшись за нынешнюю работу, я начала побаиваться, что, видимо, до нее не доросла.

Поздно, почти полночь. Я опасаюсь того невысказанного, что висит в воздухе. И хотя оно не имеет облика, но начинает страшно давить. Тем не менее надеюсь, что это всего лишь кризис, через который проходит социализм, и что вскоре мы снова будем на том пути, которым идем, между прочим, уже четыре года.

* * *

Дорогая мама,