Белинда

Но когда я окинул взглядом собравшихся вокруг меня детей, мне почему-то стало грустно. А вдруг они обидятся на меня из-за того, что я отказался иллюстрировать детские книги, а переключился на картины с Белиндой? А вдруг решат, что я их предал? А вдруг то, что человек, которому они верили, способен рисовать подобные нехорошие, грязные вещи, оставит неизгладимый след в их детской душе? Имею ли я право так поступать?

— Ну, ваши работы всегда были достаточно эротичны. — «Эротичны, эротичны, эротичны!»

Стирать на людях грязное белье.

Однако для меня крайне важно, чтобы мир, каким бы он ни был, понимал то, что я сделал, когда я действительно смог это сделать. И сейчас я прощаюсь со всеми маленькими девочками, которым я долгие годы говорил правильные вещи, с маленькими девочками, которых я ни разу не испугал ни нескромным прикосновением, ни даже невинным поцелуем.

Да, я приехал сюда, чтобы сказать до свидания, и мне самому было страшно. Но я еще в жизни не чувствовал себя так хорошо.

В тот вечер Белинда вернулась домой совсем поздно. Ведь в конюшнях Марина столько всего интересного! Например, тропинки, уводящие тебя на вершину зеленых холмов. Однако выглядела Белинда уставшей и обеспокоенной. Она сидела за кухонным столом и пыталась заплести волосы в косы, нервно дергая непослушные пряди.

Неожиданно она спросила меня, нельзя ли снова отправиться в Кармел. Нельзя ли уложить холсты, пусть даже сырые, в багажник мини-вэна и поехать в Кармел, чтобы поскорее, поскорее убежать отсюда.

— Конечно, моя дорогая девочка, — ответил я. — Багажники на то и существуют.

Много лет назад я установил в багажнике специальную подставку, чтобы перевозить свои работы. Но Белинде все же пришлось помочь мне отнести вниз последнюю картину «Кафе „Флора“», чтобы случайно не смазать краску.

Когда мы выехали из города, Белинда, похоже, немножко успокоилась. Она прислонилась к моему плечу, нежно сжимая предплечье. Когда мы выехали на шоссе, я спросил:

— Белинда, что-то не так?

— Все так, — тихо ответила она, упорно глядя перед собой на уходящее вдаль шоссе, и после короткой паузы спросила: — Скажи, ведь никто не знает о доме в Кармеле?

— Никто.

— Даже твои адвокаты, бухгалтеры и все остальные?

— Я просто звоню бухгалтеру, называю ему сумму налога на собственность, и он производит вычет. Я купил дом давным-давно. Но почему ты спрашиваешь? Что случилось?

— Ничего, — хмуро отозвалась она. — Знаешь, это так романтично — иметь тайное пристанище. Ни телефона, ни почтового ящика.

В свое время я от души повеселил Белинду, рассказав ей, что в Кармеле нет номеров домов и за корреспонденцией надо ходить на почту. Но насколько я помню, за все время мне ни разу не пришлось ничего получать в их почтовом отделении.

— Да, мой дом — действительно убежище. Для нас с тобой, — сказал я, почувствовав, как она еще сильнее сжала мне предплечье, а ее губы коснулись моей щеки.

Потом она поинтересовалась, не думал ли я о том, чтобы вернуться в Новый Орлеан, в дом моей матери.

Тогда я объяснил, что мне никогда не хотелось вернуться в Новый Орлеан, а в старом доме я последний раз был в 1961 году. Одна мысль о необходимости переступить его порог приводит меня в дрожь.

— Но зато мы были бы так далеко, — заметила она.

— Белинда, от кого мы убегаем? — спросил я как можно более ласково.

— Ни от кого, — выдохнула она.

— Тогда нам не грозит, что кто-то просто…

— Я не допущу, чтобы такое произошло, — раздраженно бросила она.

Но что она имела в виду, говоря «такое»?

Потом она притихла: заснула, притулившись к моему плечу. Мощный мотор мини-вэна издавал однообразный, усыпляющий гул, в темноте пейзаж за окном был практически неразличим, передо мной была только бесконечная дорога.

— Джереми, — внезапно произнесла она сонным голосом. — Ты знаешь, что я люблю тебя?

— Но что-то не так. Правда? Что-то случилось.

И о чем я только думал! Интересно, я могу иметь от нее секреты, а она, по-моему, нет?! Но мои секреты объяснялись ее секретами. Если бы только она могла все объяснить!

— Не беспокойся, — прошептала она.

— Но ты чего-то боишься. Я чувствую.

— Нет, ты не понимаешь, — сказала она. Но в ее словах явно был какой-то подвох. Или мне показалось?

— Ты можешь довериться мне и все рассказать? Разве я нарушу правила игры, если спрошу тебя, чего ты боишься?

— Это вовсе не страх, — со слезами в голосе ответила Белинда. — Просто иногда… иногда мне очень грустно.

На следующее утро Белинда была в прекрасном расположении духа. Всю неделю мы ходили на концерты, в кино и на спектакли. По вечерам мы ужинали при свечах в маленьких ресторанчиках, а по утрам встречали восход солнца на берегу. И в камине всегда горел огонь, так что наше жилище пропахло дымом.

А еще мы много разговаривали.

Я рассказал ей о доме в Новом Орлеане, о том, что превратил его в некое подобие музея, причем скорее от бессилия, чем из соображений здравого смысла. Мои бывшие жены никогда там не бывали, так же как, впрочем, и друзья, за исключением моего старого приятеля актера Алекса Клементайна, который хорошо знал мою мать.