Белинда

— Послушай меня, моя дорогая. Я прекрасно понимаю, в каком положении ты оказалась. Когда мне было пятнадцать, я работал официантом в Гринвич-Виллидж и играл крошечные роли на сцене, если мне выпадала такая возможность. Ты уже большая девочка, и я не собираюсь кормить тебя разговорами о том, что, дескать, надо вернуться домой и позволить запихнуть себя в швейцарскую школу. Но я не хочу тебя обманывать. «Юнайтед театрикалз» — это мой первый счастливый случай за последние двадцать лет, когда я изо всех сил старался, чтобы у меня хоть что-то срослось на Бродвее. Они не только спонсируют мой мюзикл, что, кстати, отнюдь не принесет им бешеных барышей, но и собираются финансировать фильм. И я буду режиссером своего фильма, и такой шанс я не могу упустить. Они, конечно, не закроют «Долли Роуз». Не смогут. Но фильм? О нем тогда можно и не мечтать. Только одно слово твоей матери или ее мужа, который не последний человек на студии, и весь интерес к фильму тут же испарится. Никаких грубостей, никаких объяснений, просто: «Спасибо за звонок, Олли, мы с тобой обязательно свяжемся». И больше меня не будут соединять ни с Эшем Ливайном, ни с Сидни Темплтоном. Никогда.

А потом что-то такое всплыло в разговоре, что тогда показалось мне мелочью, но потом стало крайне важным. Олли Бун продолжал разглагольствовать. «Долли Роуз», конечно, достаточно красочный мюзикл, действие которого происходит в Новом Орлеане еще до Гражданской войны, одним словом, настоящее бродвейское шоу, но больше всего на свете Олли хочет поставить музыкальный фильм по роману писательницы-южанки Синтии Уокер «Багровый Марди-Гра». И угадайте, кому принадлежат права на книгу? «Юнайтед театрикалз», которая в пятидесятых уже сняла по книге художественный фильм с участием Алекса Клементайна, а затем несколько лет назад — мини-сериал. Мюзикл «Долли Роуз» вполне хорош для Бродвея, но не более того. Да и фильм вызывает определенные сомнения. Но «Багровый Марди-Гра»?! Это уже серьезно и навсегда. И фильм станет его, Олли Буна, триумфом.

Ладно, позиция Олли мне понятна, сказала я. Без обид.

Я ведь росла в обстановке натурных съемок в Европе. И понимаю, что значит не иметь поддержки. Я прекрасно помню бесконечные переговоры по телефону, споры и ругань по поводу несвоевременного прибытия фургонов с продовольствием и фургонов с гардеробом, что приводило к простаиванию камер. Я начала медленно подниматься из-за стола. Но Олли Бун меня остановил.

— Сядь на место, дорогая. Я еще не закончил, — сказал мне он. — Я честно объяснил тебе свою позицию. Ну а как насчет твоей?

— Я ухожу, Олли. Обойдусь как-нибудь без посторонней помощи. Буду работать официанткой в Гринвич-Виллидж. Вы же знаете, что я смогу. И кроме того, у меня есть немного своих денег.

— Ты что, действительно собираешься всю жизнь прятаться от полиции и частных детективов, которых пустит по следу твоя семья? Ты действительно этого хочешь?

— Конечно нет, Олли! — вмешался в разговор папа, и по его сердитому взгляду я поняла, что он страшно зол на своего друга.

Но Олли не обратил ни малейшего внимания на папин гневный выпад в его сторону. Он ободряюще похлопал папу по руке, а потом снова обратился ко мне:

— Так вот, единственное, что тебе остается, моя дорогая, — взять всю эту компанию на пушку. Нанести им упреждающий удар, причем довольно чувствительный. Скажи им, что тебе нужна свобода. Свобода здесь и сейчас. А иначе ты используешь против них свою историю, и, можешь мне поверить, потрясающую историю, причем прибегнешь к помощи не только властей, но и прессы. Но если ты так сделаешь, моя дорогая, то, будь добра, постарайся меня не засветить, поскольку я могу потерять своих спонсоров, независимо от того, кто выиграет твою маленькую войну.

На сей раз, когда я встала из-за стола, он уже не попытался усадить меня обратно. И вот что я сказала им с папой:

— Вы считаете, что это моя история. Вы считаете, что моя история — настоящая бомба. И вы советуете мне использовать мою историю. Но самое ужасное, что это не только моя история. Это и мамина история, история Сьюзен, история Марти, а я не желаю им зла и не хочу причинять им боль. Я имею в виду, что репортеры наверняка приплетут сюда «Конец игры», и тогда киностудия — гигантский монстр, перед которым вы все ползаете на брюхе, — перекроет кислород и Сьюзен. Ну как вы не можете понять, что у меня связаны руки?! Я ничего не могу сделать. У меня нет авторских прав на мою историю! Все права у задействованных в ней взрослых.

Олли отреагировал очень спокойно, а потом заявил мне, что я нетипичный случай. А я, в свою очередь, попросила объяснить, что он имеет в виду.

— На самом деле тебе ведь не нравится иметь власть над другими. Или я ошибаюсь?

— Нет, похоже, вы правы. Похоже, я всю свою жизнь видела, как люди забавлялись, используя свою власть. Мама, Галло, потом Марти и многие другие. Всех уж и не припомнишь. Мне кажется, власть портит людей. Похоже, мне больше по вкусу, когда никто ни над кем не имеет власти.