Белка и Стрелка

— Так норм? — спрашиваю я.

— Сильно! — соглашается Скотт. — А для первого раза и вообще круто!

— Эд, а чего ты к колоколам прицепился? — интересуется Тони.

Хороший вопрос. И как на него ответить? Честно?

— Если честно, — говорю, — вот лично для меня они никак. Бесполезная штука колокол. Ну треснул и треснул, никто не умрет, только меньше шума будет. А вот русских мне жалко. И урожай их жалко. И корову. И мужика этого. Они мне ничего плохого не сделали, а мы им ходим и гадим — то забор сломали, то провода вырвали, то грязи навалили…

Тони и Скотт переглядываются.

— Вот черт, — говорит Скотт. — Это до выхода в юнгер обсуждать надо было. Ты солдат, тебе поставлена боевая задача! Что за сопли?

Но Тони его останавливает:

— Погоди, он же просто не понимает. Эдвард, у нас с русскими идет холодная война уже полвека. Они-то нам знаешь, как гадят? Они бы нас давно уничтожили, если бы могли. Ты вот что сделай: ты пойди и с этим мужиком поговори, спроси его.

И она указывает на спящего.

— Так я русского не знаю… — говорю.

— В юнгере нет языков. И это не человек перед тобой, это общее представление обо всех русских крестьянах, и как мы их видим, и как они себя теперь видят. Вот и поговори с ним. Только сам за него речь не выдумывай, просто спроси, что он думает, это же юнгер, он тебе ответит.

Я медленно подхожу к спящему и трясу его за плечо.

— Хто это? — говорит он хрипло и садится.

— Добрый день. Я с телевидения. Приехали у вас интервью взять. Это моя съемочная группа.

Я взмахиваю микрофоном в сторону Тони и Скотта, и вижу, что Скотт смотрит в камеру здоровенную, а Тони рядом с папкой в бумажках что-то помечает.

— Вон чего! — оживляется мужик, улыбается и встает.

— Что бы вы хотели передать американцам? — спрашиваю я и вручаю ему микрофон.

Мужик озадачен. Чешет микрофоном висок под ушанкой.

— А чо сказать… — произносит он наконец. — Американцы эта… ну тоже люди… Нормальные тоже есть… Верно говорю? Только тупые. Чего бы им… значить… жили бы ровно… так всё ж нам нагадить хотят! Вот не нравится им Россия, боятся нас, значит, вот я как думаю! И вот чем мы сильней становимся, тем им, как это… хужеет им от этого. Завидуют нам. И потому подлости делают. А мы же, сука, всё терпим… Да? Там нагадят, тут нагадят, здесь прижмут… а мы терпим! Но мы и в сорок первом — терпели-терпели, а потом Берлин взяли! И Пентагон возьмем! Чего, не возьмем? Возьмем! Захотели бы — давно уж взяли! Думаете, только у вас оружие есть? А у нас, может, тоже есть оружие! Выкусили? И вот я так скажу… вот, думаете, я небольшой человек, да? А я агрономом сорок лет проработал, ветеран труда, и награда есть. И вот скажу: вот если меня спросите, да, я бы нашим оружием их уже давно долбанул! Чтоб раз — и вдребезги! И больше к нам никогда не совались! Чтоб знали! Ясно?!

— Спасибо! — подытожил я и протянул руку, чтобы забрать микрофон, но мужик его не отдал.

— А ну, руки, руки! Руки убери! — кричит. — Вы нам Аляску сначала верните!!! Тогда поговорим!!! А то вы нас за свиней держите! Вот ты, небось, думаешь, перед тобой свинья пьяная?! А я тебе в рыло сейчас дам и посмотрим, кто из нас свинья!

— Да я при чем? — удивляюсь. — Я ж не американец. Я корреспондент районного канала, могу удостоверение показать…

— Знаем мы, сука, вас, корреспондентов! — грозит пальцем мужик. — Вы там все шпионы и диверсанты американские! Ты иди музей снимай, корреспондент! Балет снимай! Космос наш снимай! Но ты ж специально в задницу приехал, в грязь! Верно? И врешь мне, будто корреспондент. А я же вижу тебя насквозь: вам же нас обосрать хочется, в дерьме извалять! И рассказать потом всему миру, что мы в дерьме живем и ничего не понимаем! Да? А мы же, сука, всё понимаем! И терпеть не будем! На тебе, сука, на…

Мужик вдруг бросается вперед и бьет мне в лицо кулаком. Но кулак проходит сквозь меня, и сам мужик пролетает насквозь и от неожиданности падает лицом вниз на дрова.

— Снято! — удовлетворенно произносит Скотт, опуская камеру.

— Возьми еще крупно лицо и двор, проезд общим планом, я потом нарежу, — деловито говорит Тони, помечая в своей папке.

— Ребят, — говорю потрясенно, — может, пойдем уже? Нам еще домой лететь сколько…

— Конечно, — соглашается Скотт и бросает под забор камеру, поглядев на нее с недоумением. — Нам же еще в областной центр надо, тротуары поломать и лампочки в подъездах побить.

И мы идем по деревне, мимо покосившихся домов, мимо церкви с облетевшим куполом. А на куполе уже строительные лестницы, строители матерятся, новые листы приколачивают. А мы идем по дороге, мимо нас едут грузовики с сеном, потом по полю, потом через березняк — и вот уже за деревьями каменные пятиэтажки, а какие-то люди с детьми жарят мясо прямо посреди тропинки, и я оглядываюсь назад, где Скотт и Тони, но вдруг спотыкаюсь обо что-то мягкое и с размаху падаю лицом вниз.

И мир вдруг переворачивается — словно занавеску в ванной отдернули, окатили паром и кипятком из душа, и снова задернули.

И вокруг полумрак.